Легко взрослым сначала наехать, а потом твердить: «Так и скажи».
— Извини… — пробубнила Шиляева, совершенно незаинтересованная в беседе. Зажав телефон между ухом и плечом, она стала параллельно разговору разворачивать комок бумажки, который всё это время мяла в руке.
— Что с тобой происходит? То хочешь, чтобы я скорее приехал, то наоборот — упёрлась рогами.
— Я просто… — на измятом листе оказался странный стих, — Жду тебя, правда. Приезжай, как сможешь.
— Хорошо. В пятницу двину домой. Тебе…
— Ага, целую, пока! — Варя поспешила откинуть мобильный и вперилась глазами в чудаковатые строки.
Стихотворение было написано рваным почерком, будто автор только научился держать в руке перьевую ручку. Строки прыгали, мешали друг другу, сталкивались и вольно вылетали за пределы листа. Вся бумага была испачкана в кляксах и грязи, а к обратной стороне даже прилипло пушистое пёрышко. Сопоставив слова, девочке удалось прочитать:
«Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Варя, будь готова!» —
Восклицает гром.
И в крови горячечной
Подымёмся мы,
Оками незрячими
Увидаем мы.
Лес тебе поможет,
Варя! Сбережёт,
Лес врага погложет,
Варя! Отобьёт.
Лесу доказала
Свою силу, прыть,
Лес не побоялась
Снова навестить.»
Закончив, Варя осмотрела лист со всех сторон в поисках подписи, но, кроме пятен и серых разводов, ничего не нашла. В тексте оказалась масса грамматических и орфографических ошибок, будто стихотворение писал человек, не знающий русского языка. Хотя таких полпосёлка — пойди заставь Ромку с Бяшей сдать диктант, они и в школе-то месяц не появлялись. Невротически зубчатый почерк заставил рыженькую поёжиться. А что, если писал шизофреник? Или, того хуже, Бабурин решил поглумиться? Нет, он бы не произвёл на свет такой складный слог. Как и её новоиспечённые друзья.
Все догадки разбивались только о вопрос: «Почему здесь моё имя?». Оно повторялось несколько раз и, если в первых строках его было не рассмотреть, то в остальных «Варя» отчётливо чернело на старой заляпанной бумажке. Девочка аккуратно сложила лист в несколько раз, как будто это могло помочь ему расправиться, и сунула обратно в карман куртки. Когда-нибудь она вернётся к стихотворению, но точно не сейчас.
Рыженькая зашла на кухню. Здесь особенно ощутимо в нос ударила вонь сигарет, гитара лежала на полу, куда Ромка её сплавил по-быстрому, чтобы освободить руки для ножа. Чашки с давно остывшим чаем тоскливо стояли на столе, а рядом — пепельница, в которой бычки и чуть рассыпавшаяся мимо неё зола. Варя села на табуретку, сложила руки перед собой и опустила на них лоб, прикрыв глаза. Убираться не было сил. Не было сил даже на то, чтобы дойти до кровати. Сладкий сон погладил Шиляеву по медной макушке, приголубил, прежде чем завлечь в свою безмятежную пропасть.
*
Сквозь сонную поволоку стал доноситься какой-то неравномерный, но отчетливый стук. Словно капли дождя барабанили по хлипкому жестяному подоконнику снаружи кухонного окна.
Тук-тук-тук.
Медленно, настойчиво.
Варя очнулась поздней ночью. Она медленно приоткрыла глаза и что-то необъяснимое заставило сердце встревожиться. Взгляд вперился в край истасканного стола, покрытого кружевом трещин, и пол. Вот всё, что положено видеть человеку, который уснул, упав головой на сложенные впереди себя предплечья.
Тук. Тук.
Надоедливый звук зловеще затихал. Пульс набрал темп.
Не может пошевелиться.
Застыв в онемевшей позе, сидя на табурете и глядя в обветшалые половицы, девочка пыталась двинуть хотя бы мизинцем, хотя бы губами. Но тело отказывалось. Сонный паралич сковал хрупкое туловище, стянул свинцовым корсетом, вжал рёбра в органы так, что им стало тесно внутри.
«Это пройдёт. Две-три минуты и пройдёт» — заверяла себя Варя, потому что знала, как обычно происходит сонный паралич. Она уже испытывала его в далёком детстве, когда мучилась от ночных кошмаров.
Тук-тук.
Слуховые галлюцинации — это нормально в таком состоянии. Нормально.
Тук-тук.
За стуком последовал скрежет. Будто неведомая тварь провела когтистой лапой по окну справа от Вари. Дребезжание стекла утихло, но затем вновь с новой силой:
Тук. Тук. Тук. Тук.
Рокот стал настырнее. Нечто за окном усердно пыталось пробраться в дом, буквально «достучаться» до сжавшейся от панического аффекта девочки.
На пол перед глазами рыженькой упала бордовая капля. Она разбилась о половицы и растеклась по поверхности, быстро просачиваясь в трещины. Кровь из носа? На удивление, эта часть лица совершенно перестала болеть. Будто зажила за это короткое время сна. Но… Ещё капля. И ещё. Багровой струёй кровь хлынула на пол, скапливаясь в неровную лужицу.
Тук-тук.
Скрежет повторился, Нечто по ту сторону дома резало стекло чем-то острым, заточенным до колкости копья.
Галлюцинации — нормально. Нормально!
Варя двинула глазами и страшное осознание довело её до внутренней истерики. Слушается только правый глаз. Кровь, льющаяся на пол, стекала по скулам, подбородку из пустой глазницы. Пустая, чёрная, словно развороченная миной яма. Боли не было, но тёмная лужа увеличивалась перед взором девочки.
Закричать невозможно, челюсть не открывалась, а язык запал в глотку, не пропуская воздух в лёгкие.
Тук-тук.
Галлюцинации! Всё не взаправду, всё не взаправду…
«Варя, очнись!» — в голове бился истошный крик.
Треск. Звук трещин, которые поплыли по тонкому стеклу. Нечто прорвалось. Разбило преграду, сломало единственное, что спасало Таракашку от внешнего мира. Чёрного, кошмарного мира.
«Проснись, проснись…»
Треск, треск, треск. Совсем близко.
«Проснись!»
*
Варя громко вдохнула и резко подняла голову. Тут же столкнувшись лбом с неопознанным объектом монгольской наружности. Сердце колотилось, как бешеное, воздуха не хватало и девочка жадно упивалась, глотала его, боясь потерять сознание.
— Ты цё, на?! — вскрикнул Бяша, досадно потирая ушибленное место.
Даже не паралич. Просто сон. Обычный кошмар…
За окном было светло, никакой ночи и близко не видать. Варя глянула на часы — половина третьего. Она пощупала глазницы. Оба глаза на месте и видят прекрасно. Наконец девочка могла выдохнуть в облегчением.
— Что ты делаешь? — рыженькая непонимающе уставилась на бурятёнка и тот раскраснелся до ушей.
— Я будил тебя, но ты не реагировала. Как убитая, на, — мальчик решил тактично умолчать о том, что воспользовался возможностью и стоял рядом с девочкой несколько минут, втягивая веяние того самого теплого пряного аромата, исходящего от волос и кожи Шиляевой. Руки Бяшки немного потряхивало, щёки пылали, как при высокой температуре. Если бы не внезапное пробуждение, он бы её поцеловал. Коснулся рыжей макушки, впервые в жизни испытав, какого это — целовать девочку, пусть и не в губы.
— Как… — Варя отгоняла остатки кошмара, возвращаясь в реальность, — Я же закрывала двери. Ты как тут оказался?
— Цердачное окно у вас нараспашку, на, — хмыкнул Бяша.
— Оно же крохотное!
— Тоцно, на. Поэтому Ромка ждёт на улице.
Шиляева представила, как Бяшка протискивается в узкий проём чердачного окошка и хихикнула.
Спустя пару минут на порог прихожей ввалился Пятифан. Кожанку он держал в руке, свёрнутую наподобие мешка. По виду её оттягивало что-то тяжёлое.
— Чего копался так долго? Я озяб, как псина, — Ромка зло зыркнул на узкоглазого. Немного помявшись, хулиган протянул импровизированную сумку Варе, — В общем, держи. Мы нарвали.
Варя заглянула в «мешочек» и изумлённо хлопнула ресницами.
— Зимки, на! — довольно растёкся Бяша.
— У нас так зимние яблоки называют, — добавил Пятифан, преисполнившись гордостью за их с товарищем поступок.
Гора красных маленьких яблок в инее сверкали на свету, что падал из дверного проёма с улицы. Сто лет Варя не ела фруктов! Сезон прошёл и, кроме горькой клюквы, в посёлке было не достать прелестей летнего времени. Прилив радости отшвырнул равнодушие и Таракашка засветилась прежней счастливой улыбкой, которая так давно не касалась её губ.
