тревожит, что ты решила обратиться ко мне?
Опрометчивая идея, в которой смысла было столько же, сколько зерна в сараях по весне, так и не дала мне в итоге выспаться. Последний шанс избежать брака с лордами Смоляного леса сидел передо мной и моргал невероятно серыми глазами.
Да, глупо. Да, рискованно. Но разве у меня был выбор?
— Ласкана?
— Харланд, скажи мне честно, только правду — я тебе нравлюсь?
— Конечно, — удивленно выгнув бровь, белоголовый даже не отвел взгляд, не сомневаясь в своих словах. — Ты интересная, красивая, с характером.
— А как девушка?
— А разве первый вопрос был не об этом? — все так же спокойно и уверенно ответил он, еще выше вскидывая бровь. — Я же бер, Ласкана, следую своему нюху, а ты пахнешь, как лучшее, что я мог встретить.
От откровенности и простоты, с которой он это говорил, у меня некрасиво открылся рот.
Совсем некрасиво!
Да, возможно, я и рассчитывала на симпатию, но бер буквально вывалил на меня признание, что крутилось в его голове. И, судя по прямому взгляду, не шутил. В серых глазах вновь сверкали вспышки, которые моя фантазия сама себе придумала. Звонко клацнув зубами, я сипло втянула воздух, пытаясь вернуться к сути своей затеи.
— Не ожидала?
— Честно — нет, — подталкиваемая Харладном, призналась я. — Ты же бер, а вы на такую, как я, даже не смотрите.
— На какую «такую»? Что ты человек, ты это имеешь в виду? — мне оставалось только согласно кивнуть. — Ласкана, мне все равно. Я доверяю своему чутью и точно знаю, что моему зверю неважно, сколько в твоей крови беровской. Он свое решение принял. Мне остается только согласиться с ним.
— Харланд, — не зная, что ответить, я покраснела, смущенная мужским откровением. — Тогда я прошу тебя, сегодня вечером, когда дядя призовет, выходи за меня?
— Я не могу, — произнес он и слегка приподнял уголки губ. — Я, считай, уже помолвлен, и скоро моя невеста даст согласие на брак.
Кто-нибудь когда-нибудь слышал, как мир трещит по швам?
А я слышала.
В мужских глазах не было грусти — скорее нескрываемая радость, а вот я даже не знала, что мне ответить, забыв буквально все слова, кроме невнятных.
— Но как же… почему… а нюх?..
— Нюх не ошибается, — поймав мои пальцы, бер осторожно сжал их в своей ладони, согревая животным теплом. — И я тоже.
Пригвоздив меня этими словами к месту, белоголовый поднялся, прижимаясь губами к моим пальцам и, не прощаясь, направился в крепость, оставив меня в полной растерянности и какой-то звериной тоске.
Захотелось выть.
Громко, разрывая горло. Не зная, что со мной происходит, я подскочила с места. Поскальзываясь и запинаясь, побежала к лесу со всех ног. Мне нужно было туда, вперед, к свободе, что обещали мне высокие кроны. Там, в самой чаще, жил и пульсировал соком Игдрисилль, единственный, кто мог утешить и успокоить этот странный порыв.
Почему же так больно?
Хватаясь за грудь, я скинула сперва платок, задыхаясь от жары, следом полетел плащ, позволив бежать быстрее, и уже в самой чаще в снегу остались сброшенные сапоги.
Боль разрывала изнутри, горела синим пламенем, пугая не на шутку.
Не испытывая раньше ничего подобного, я испугалась, совершенно не зная, чем унять эту боль, нахлынувшую словно чужими чувствами. Она скручивала руки, мешая взмахивать ими в воздухе, била по ногам, прибавляя скорости, и душила, душила, душила!
За какие-то считаные минуты я, повинуясь голосу, горящему в агонии разума, с разбегу упала под крепкий ствол древнего клена, отбивая колени о мощное корневище, кривыми петлями торчащее из земли.
Кровь кипела, сваривая вены, дыхание не слушалось, превратившись в незнакомый харкающий хрип, а руки дрожали, явно не от холода. Хотелось кричать, надрывая горло!
Прижимаясь лицом к заснеженному у подножья стволу, я закрыла глаза, бездумно шепча:
— Помоги… я не знаю, что делать… помоги…
Уже знакомое мне тепло потекло по коже, не обжигая, а напротив, остужая мой пыл. Клен утешал меня, как ребенка, и если бы это было в его силах, спрятал бы меня в своих ветвях, успокоил.
Воспаленным сознанием я слышала, как под твердой корой шумит сок, стуча в ритм с моим сердцем. Игдрисилль был живой, слушал, чувствовал, понимал меня. Клен сопереживал мне так сильно, словно я и вправду его дитя.
— Ласка! Ласка!!! — громким ревом слышался дядин голос где-то вдалеке. — Ласкана! Дочка!
— Она здесь!
С трудом приоткрыв глаза, я уставилась на темнеющее небо над головой и удивленно втянула морозный воздух. Словно никогда до этого не дышала. Тяжелые веки сверкали снежинками на ресницах, подсказывая: за то время, что я тут, меня прикрыло новым упавшим снегом, угрожая заморозить насмерть.
Великий медведь… Сколько я здесь пролежала?
Руки и ноги болели, пальцы практически не чувствовались, а горло жгло, как от раскаленного прута, который я, по всей видимости, храбро проглотила, опаляя глотку.
— Дядя…
— Ласка, — упав передо мной на колени, родитель осторожно собрал меня к себе на руки, прижимая к широкой и горячей груди. — Что же ты делаешь, девочка? Жизни меня лишить решила?!
— Что же ты сразу ругаешься, — прохрипела, утыкаясь в родное плечо, так сильно пахнущее мехом и дымом подпаленных дров. — Я просто заблудилась.
Не став отвечать, а главное, продолжать, опекун поднялся и тяжелой, громыхающей походкой устремился прочь из чащи, так и не выпустив меня из рук. Что, нужно заметить, меня полностью устраивало.
Зарывшись ему под жилетку, я стучала зубами, пытаясь хотя бы немного отогреться. Сил открывать глаза не было. Доверившись суровому лорду Летнему, я почти провалилась в сон, как голос Варда вырвал меня из дремы.
— Я могу ее довезти.
— Не удержится, — однозначно ответил дядя. — Трясется, как осиновый лист, свалится при первом прыжке.
— Не буду бежать, пешком пойду. Накроешь ее плащом сверху, снизу об меня отогреется.
Задумчивое хмыканье подсказало мне, что дядя уже все решил. Резко остановившись, он осторожно уложил меня на живую, а главное, горячую перину, укрывая спину тканью.
— Осторожно только.
Обращенный медведь ему уже не ответил.
Мирно покачиваясь на спине (в последнее время все чаще) ездового бера, я плавно, но все же быстро отогревалась, сумев открыть глаза и оглядеться.
Ровным строем рядом с медведем шел еще один, точно такой же. Что это Берд в медвежьей шкуре, догадаться было несложно. Рядом с ним виновато вышагивал белоснежный и просто огромный медведь с черным носом и глазами, сверкающими в темноте, как льдинки. Он немного сторонился нашей троицы, словно не мог пересилить свои эмоции и боялся наделать глупостей.
