тебя увидеть. Обнять.
Я замерла, покосилась на джинна. Я понимала, что это глупо и опасно, но, если все равно скоро конец, какая разница?
– Иди сюда, – приказала я, поднимаясь на ноги: колени тряслись, но я держалась. – Ближе. Я хочу тебя видеть.
Джинн шагнул из тени в неяркий круг света, оставленный фонарем. Смотрел с презрением, как на пыль.
– Я желаю, – прошептала я и закричала, пронзенная внезапной надеждой: – Верни мне родителей! Верни мне Патрика!
– Невозможно, – бесстрастно ответил джинн. – Мертвых не воскресить.
В глубине души я знала это, но боль была такой сильной, что я не хотела отступать.
– Я желаю! Я хочу видеть Патрика!
– Да будет так.
На том месте, где только что стоял джинн, появился мой брат. Живой, настоящий! Совсем такой, каким я видела его час назад. В нарядном сюртуке, с веселой улыбкой. Он привычным жестом сунул левую руку в карман, и рука была не ранена. И сам он был невредим!
– Патрик!
Я бросилась к нему, обняла крепко-крепко, положила голову на грудь.
– Патрик…
По моим щекам катились слезы. Я знала, кого обнимаю на самом деле… От Патрика никогда раньше не пахло специями и пряностями.
Он вдруг застонал. На груди разверзлась глубокая рана, сюртук на моих глазах пропитывался кровью. Я шарахнулась, зажимая рот рукой.
Патрик смотрел на меня мертвыми глазами и улыбался.
Вернее, улыбался джинн, очень довольный тем, что нашел еще один способ меня помучить.
Я раньше никогда не падала в обморок, а сейчас словно провалилась в бездонную яму. И, теряя сознание, очень надеялась, что больше не очнусь.
Солнце припекало босые ноги, ласково гладило лучами по щекам. Я не сразу вспомнила, где нахожусь, и блаженствовала в дреме. Сегодня день моего совершеннолетия. Вечером придут гости, я в первый раз надену взрослое платье, и все станут смотреть на меня по-новому. Надарят подарков! Самым первым, конечно, придет поздравить Патрик…
Патрик! Ужас вчерашнего вечера хлынул в душу мутным потоком.
Я распахнула глаза. Кошмар наяву продолжался. Меня окружали изъеденные временем и влагой стены, мрачные даже в утреннем свете. Я лежала, закутавшись в грязные тряпки – одежду, оставленную предыдущими смертниками.
Не шевелясь, потихоньку огляделась. Где эта лживая тварь? Он не мог спрятаться в браслет, потому что я не приказала ему убираться. Значит, все еще здесь, замер каменным изваянием и пялится на меня огненным взглядом. Удивительно, что дырок на мне не прожег, пока я валялась без сознания!
Я так ясно представила его злобную физиономию и сжатые в кулаки руки, что картина, которая предстала перед глазами, когда я наконец увидела джинна, заставила меня несколько раз быстро моргнуть.
Джинн сидел, поджав под себя скрещенные ноги, в квадрате солнечного света, падающего из узкого оконца. В его глазах больше не плясали языки пламени, это были обычные глаза, разве что чуть темнее привычных карих. Он выглядел как… Человек! Молодой мужчина, разве что чуть старше Патрика. Ничего потустороннего и жуткого в его облике я не видела, просто парень, выходец из южных земель – смуглый, черноволосый. Джинн вертел в пальцах соломинку, золотившуюся в лучах солнца, и разглядывал ее с таким любопытством, будто сто лет не видел ничего интереснее. Вот он поднес ее к носу и понюхал.
Безобидный облик джинна сбил меня с толку, слова «Я желаю, чтобы ты вернулся в заточение!» замерли на губах. Я приподнялась на локте и сказала:
– Ты на самом деле хочешь моей смерти?
Глупый вопрос, я знаю. Легче мне станет, когда я получу в ответ «Да»? Или я надеялась услышать другое?
Взгляд черных глаз ожег, как горячие угли.
– Мне не дозволено желать чего-либо, – бесстрастно, по своему обыкновению, сказал он, помолчал и добавил: – Но, если бы меня спросили, чего я желаю, я бы ответил: «Забвения».
Теперь он смотрел на браслет, все еще надетый на мою руку и спрятанный широким рукавом рубахи. Я села и приподняла ткань, снова, как в первый раз, изучая вместилище джинна. Странная работа, варварская и будто сделанная впопыхах. Бабочка эта оплавленная… Почему бабочка?
– Ты думаешь… – медленно произнесла я. – Что меня казнят, снимут браслет с моего тела, переплавят в металл и больше никто не сможет тебя призвать?
По сузившимся глазам джинна я поняла, что угадала верно.
– Тюремщики народ простой и не побрезгуют поживиться вещью, снятой с покойника, это правда, – продолжила я, осторожно подбирая слова. – Наверняка они решат, что я его украла. И все же кому-то из них может прийти в голову мысль, что это необычный браслет. Достаточно показать его любому ювелиру, и станет ясно, что вещица стоит целое состояние. А коллекционеры вроде герцога Алдона готовы душу отдать за подобный артефакт. Говорят, он не слишком-то боится джиннов. Раба перстня он постоянно вызывает. Видно, есть у него какие-то способы договориться… Хочешь стать частью его выставки? Тогда никакого покоя и никакого забвения!
Джинн не перебивал, внимательно слушал и молча меня рассматривал.
Понять бы, что там делается, в его темной потусторонней голове!
– А я могу предложить тебе забвение! – вкрадчиво сказала я. – Потом, когда все будет закончено…
– Когда все будет закончено? – повторил он с вопросительной интонацией. – Это когда же, маленькая дрянная лгунья?
Слова злобного чудовища вроде бы не должны были меня ранить, а ведь, поди ж ты, ранили!
– Я не лгунья! – прошипела я.
– Вы все лжецы. Все ваше племя.
Так, ладно. Представления не имею, о чем он, просто пропущу мимо ушей.
За окнами началась перекличка, залаяла собака. Который сейчас час? Тюремщик сказал, что казнь состоится утром, а значит, у меня почти не осталось времени.
– Все будет закончено, когда я отомщу графу Дейтону и Адриану, – выпалила я, только в этот миг сообразив, что на самом деле желаю этого всей душой.
– Ты? – усмехнулся джинн. – Слабая, жалкая, пустая…
С сухим щелчком он переломил пополам соломинку, которую держал в руках, с таким видом, будто представлял при этом мою шею.
Я зачем-то вспомнила слова Патрика: «Ты слишком уж покорная дочь, Виви». Я действительно всегда была послушной девочкой, совсем не бойцом. Вероятно, милосерднее со стороны джинна будет позволить тюремщикам придушить меня.
Но упрямство и злость, которых я от себя вовсе не ожидала, поднялись со дна души.
– Я отомщу! – крикнула я. – Или умру!
Джинн презрительно дернул уголком рта. И надолго замолчал.
Я с волнением прислушивалась к звукам проснувшейся тюрьмы. Потянуло дымком и запахом пригоревшей каши. Интересно, меня хотя бы покормят перед казнью? Желудок тоскливо сжался.
