Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)

Моя семья — сложная загадка. Деньги не всегда причина, по которой люди меняются и прекращают любить друг друга. Иногда богатство — спутник счастливой жизни, пусть я и с трудом в это верю. Однако правильно ли заявить, что каждая семья из Верхнего Эдема похожа на мою семью? Это звучит так же нелепо, как и высказывание, что человека судят по его окружению. Или, что главы государств — лицо народа. Везде есть исключения. Мне просто не повезло. А у такого невезения определенно есть причина. В конце концов, такая едкая ненависть не появляется из воздуха; не возникает перед носом по средствам тайных и скрытых намерений. Здесь есть конкретный факт, переломный момент, после которого в моей семье наступил ледниковый период. Но какой? Когда? А главное — почему?

Неожиданно я вспоминаю о том, что поисковые группы разыскивают Эриха. У меня перехватывает дыхание, а лицо вмиг вспыхивает от стыда и ужаса. О, как же я так? Как я могла забыть? Вдруг его поймали? Что с ним сделают?

Перед глазами появляется кривая ухмылка Эриха. Я вижу, как он приближается ко мне, слышу, как он пытается сделать мне комплимент. И новая порция страха причиняет мне такую боль, что я подрываюсь с места, будто ужаленная, затаив дыхание, замерев от ужаса. О, нет! Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке. Я должна была раньше о нем подумать, но я…, как я могла.

Несусь сквозь потемневшие переулки, сталкиваюсь с людьми, возникшими на улице и глядящими на меня во все глаза. Я прорываюсь сквозь них. Бегу, надеясь, что я помогу Эриху, в очередной раз спасу его. Осталось совсем немного. Еще чуть-чуть.

Вижу гигантский дом Марии, горящий в темноте яркими пятнами, сооруженными из гирлянд и фонарей, и несусь к нему, решительно работая руками. Все будет в порядке.

Стучусь. Колочу по двери и нервно топчусь на месте.

— Ну, давайте же, откройте. — Поправляю волосы. Смотрю вверх и обхватываю себя ладонями за талию, стараясь унять дрожь. — Эй? Кто-нибудь меня слышит?

Звучит глухой щелчок и на пороге оказывается пятнадцатилетний парнишка, сонный и потерянный. Наверно, я разбудила его, но мне все равно. Я уверенно прохожу вовнутрь.

— Мисс Адора! — кричит он, а я не останавливаюсь.

Бегу по лестнице все выше и выше. Хватаюсь пальцами за перила, переступаю через несколько ступеней, поскальзываюсь, но иду дальше, стиснув зубы. Я распахиваю дверь, набираю в грудь как можно больше воздуха и прирастаю к месту, увидев пугающую и глухую пустоту. На чердаке никого нет.

— Как же так? — срывается шепот с моих губ. Прохожу вперед, изучаю скомканные одеяла, книги, стоящие у стены, и застываю. Что происходит, неужели…

Слышу топот за своей спиной, но не оборачиваюсь. Испуганно припадаю спиной к стене и прикрываю пальцами рот. Нет, они не могли найти его. Нет.… Качаю головой.

— Мисс Адора, — наконец, парнишка оказывается рядом, — мисс, он ушел почти в то же время, что и вы, мисс. Я сам видел, мисс. Он взял еду и попросил меня молчать, мисс.

— Что? Он ушел?

— Да, мисс Адора. Он очень спешил. Сказал передать вам это, мисс.

Я растерянно смотрю на парнишку. Он протягивает мне листок, сложенный вдвое, и убегает, подняв легкий ветер. Я облизываю губы. Неожиданно мне становится не по себе, а в груди расплывается незнакомое чувство: тягучее и ноющее.

Открываю бумажку. Написано всего одно слово, и написано так криво, что я почему-то усмехаюсь, прикрыв ладонью губы.

«Спасительница».

Что-то обрывается. Подняв глаза, я невольно замираю, представляя себе жизнь без побегов в дом Марии, без разговоров с Эрихом. Мы были знакомы так мало, но эти дни не были похожи на прожитые годы. Они были полны эмоций, живого и настоящего интереса, который вянет, едва появившись на свет в Верхнем Эдеме. Неожиданно я потеряла то, что было единственным спасением в обыденной жизни.

Он ушел.

Я выпускаю записку из рук и медленно спускаюсь по лестнице, все еще не понимая, что произошло, и как это на меня повлияет. Иду домой. Гляжу под ноги, рассматриваю то асфальт, то носки балеток, то просто ничего не вижу, витая в облаках. Забуду ли я когда-то эту улыбку? А сотрется ли из памяти этот взгляд? А исчезнет ли из груди то тепло, что он вселял в меня, как надежду, как веру? Надеюсь, да. Я не хочу его помнить. Не хочу его даже видеть. Недостижимое всегда самое желанное, и оно не только рисует в наших умах воображаемые крылья, но еще и заставляет прыгать с обрыва. Жестокое и бесчеловечное влечение к тому, что не подвластно контролю; к тому, что делает больно.

Я прихожу домой, когда все ужинают. Не останавливаюсь. Поднимаюсь в спальню и как всегда закрываю дверь на несколько оборотов. Теперь мне не одиноко и не страшно. Теперь меня терзают мечты о том, что могло бы со мной быть, если бы я оказалась смелей и не отстранилась. Убежал бы тогда Эрих? Достаю краску, сажусь у стены. Пишу:

— Если человеку и суждено быть одиноким, — думала она, — то лучше было бы быть одиноким с самого начала.

Убираю кисточку в сторону и смотрю на надпись до тех пор, пока ночь не проникает в окна, а краска не вспыхивает ярким светом, ослепляющим глаза. Да. Трудно понять, что все-таки лучше: всегда быть одиноким, или же почувствовать чьи-то руки, томящиеся на плечах. Я не знаю. Наверно, еще вчера я бы склонилась ко второму.

Теперь не уверена.

Что ж, новость о том, что Верховный — или другими словами Канцлер — дал добро на предоставление образовательных стипендий студентам Нижнего Эдема, облетела Верхний Эдем со скоростью света. И весь палящий август телефон в кабинете отца звонил каждые несколько минут, а мать, поглощенная собственным горем и разочарованием, сновала по коридорам, запивая печаль крепким виски. Как позже мне рассказал Мэлот, совещание в Президиуме было первым за всю историю основания нашего городка, когда две стороны Эдема, два главенствующих лица, оказались в одной комнате и за одним столом. Канцлер сообщил, что ситуация накаляется, выходит из-под контроля, и каждый из лагерей обязан понести наказание вне зависимости от степени совершенных ими преступлений. Как мне кажется, не очень справедливое решение, и, тем не менее, оба района попали под раздачу.

Для Верхнего Эдема наказанием стало предоставление бесплатных мест в лучших университетах нашего города. Худшей участи для элиты заречья не придумать. В трансе и наполненные боевым, неокрепшим духом ходили все, включая мою мать.

Нижнему же Эдему полагалось оплатить все расходы семьи Прайсвуд на лечение их единственного и неповторимого сына — Стюарта Прайсвуда. В то же время, все мы знаем, что для этой семьи забота о сынке, пусть и платная — несложная задача. Чего не скажешь о временном правительстве Нижнего Эдема, где каждая монета на счету. Потому Канцлер и решился на данный род обязательств: подобные расплаты отразятся на бюджете стороны в геометрической прогрессии.