— Мне кажется, Даня, когда ты, наконец, влюбишься по-настоящему — это будет такой ураган, который сметёт тех несчастных, кто рядом окажется, с лица земли. Мне уже заранее хочется блиндаж вырыть.
— Мне бы влюбиться, — ныла я. — А уж там я об окружающих позабочусь. И чем тебе плохо? Будешь со своим Егором в тёмном уютном блиндажике, хорошо тебе будет…
— Ты на нас с Егорычем не заглядывайся, — отвечала рассудительная Женька. — Нам повезло случайно, как в лотерее. Шли себе, шли, никого не трогали, и вдруг сверху — бац! — любовь. Как кирпич. А тебя тоже где-то кто-то ждёт. Кто-то особенный, кому ты предназначена. Ты лучше прекращай троим мужикам одновременно голову морочить. Вот они узнают друг про друга, и такая деревенская свадьба начнётся — мордобитие, слёзы, пьяные песни под гармошку…
— Не начнётся, — беспечно говорила я. — Это вообще ничего не значит. Подумаешь, целовались-обнимались. Подумаешь, цветы-конфеты дарили. Я ведь замуж за них выйти не обещала.
— А это их волновать не будет, поверь, — зловеще предрекла подруга. — Скандалище выйдет грандиозный. — И уже другим, смущённым тоном она добавила: — Кстати, о свадьбе… Мы тут с Егорычем решили… Летом мне восемнадцать исполнится, можно будет заявление подать, а в конце августа и свадьбу сыграем.
— А-а-а-а! — завопила я. — Чур, я буду нести фату!
— Ты чего, Даня? Фату маленькие дети обычно несут. Знаешь, такие трогательные карапузы в нарядных платьицах и костюмчиках.
— Тогда я буду идти впереди вас маленькими шажочками и из корзиночки лепестки бросать — направо и налево!
— Дань, ты только не расстраивайся, но это тоже обычно трогательные карапузы делают.
— Жень, это ты не расстраивайся. Мне кажется, физически я сильнее трогательных карапузов и смогу отнять у них и фату, и корзиночку.
Мы веселились вовсю и строили радужные планы на будущее.
В конце марта, в тот день, когда в небе над Петербургом появилась комета Финлея, пролетающая в опасной близости от Земли, Женька сняла с карточки всю свою наличность и потратила деньги в магазине оптики на дорогущий телескоп. Чек — измочаленный, смятый в комочек, нашли у неё в кармане после. С этим телескопом она поднялась на последний этаж семиэтажки, где они с Егором снимали квартиру, и вылезла на крышу.
Снег уже подтаивал, кровля была скользкой, Женька не удержалась и, проехавшись как по горке, упала с края крыши вниз.
Злосчастный телескоп лежал, разбитый, в нескольких метрах от её изломанного тела.
4
От неминуемой гибели Женю спасли ветви деревьев и Егор, в этот момент заходивший во двор. Егор был необученным и неинициированным магом. Рванувшись к падающей фигуре, он сумел только чуть-чуть затормозить падение.
Полученные Женей травмы были тяжелейшими, она провалилась в бездонную кому.
Ни меня, ни Егора в палату не пустили. Только сестру и родителей, которые срочно примчались с Урала.
Состоялся нерадостный разговор с врачами, которые высказывались осторожно и весьма обтекаемо, но некоторые пессимистические намёки в их речи Журавлёвы уловили.
Военно-медицинская академия, где лежала Женя, была бы, наверное, лучшим местом, куда мог попасть пациент с такими травмами, но не для ведьмы.
Для магов имелся другой вариант.
В специальном реанимационном автомобиле, который въехал прямо во чрево транспортного самолёта, Женю переправили в Екатеринбург, где её поместили в закрытый частный госпиталь. Это закрытое и не рекламируемое заведение, располагавшееся в пригороде, — одно из многих по всей планете — принадлежало Тихой Империи и содержалось на взносы, которые регулярно делали все члены магического сообщества. Здесь оказывали специфическую медицинскую помощь пострадавшим магам. Длительное содержание пациента в магическом поле было делом дорогостоящим — даже при наличии страховки, но завод, на котором работали Женины родители, взял на себя большую часть расходов.
Лена Журавлёва оформила академический отпуск, получила расчёт в «Кофейном Раю» и уехала на Урал.
— Устроилась в госпиталь, — рассказала она мне в аэропорту. — Буду там с другими магами поле поддерживать, а в свободное время рядом с Женькой сидеть. Врачи сказали, с ней разговаривать надо. Буду ей песни петь, сказки рассказывать, за руку держать, — что угодно, лишь бы она в себя пришла.
Мы обнялись на прощание.
Я не выдержала и заплакала.
— Ничего, Даня, всё будет хорошо. Мы, Журавлёвы, живучие. — Лена улыбнулась мне, но глаза у неё были грустными. — Ты себя береги, видишь, какие дела непонятные делаются…
— Я приеду летом к вам, — пообещала я. — Как только экзамены сдам, так сразу и приеду. Тоже буду песни петь и сказки рассказывать. А может, к тому времени Женька проснётся уже…
— Дай-то бог, — вздохнула Лена.
Это было первое настоящее несчастье, вошедшее в мою безоблачную доселе жизнь. Невероятная нелепость произошедшего не давала мне шансов примириться с действительностью. Только теперь я поняла, какими мелкими и незначительными были те неприятности, которые я раньше принимала за серьёзные проблемы.
Я сразу же, коротко и безвозвратно, порвала со всеми тремя поклонниками. Как будто кто-то протёр пыльное зеркало чистой ветошью, и в нём сразу же проступила вся глупость и жестокость моего поведения. Конечно же, при расставании я просила прощения и, конечно же, прощения не получила. Мне пришлось выслушать немало горьких и неприятных слов, но как бы то ни было, три греха скатились с моей души.
Наверное, в эти печальные дни я была не особо контактна, да и, наверное, не слишком приятна в общении, потому что остальные институтские приятельницы незаметно отошли в сторону, а я сама не стремилась заполнить образовавшуюся пустоту. Мне не нравилось, что все, недолго подивившись трагедии и поахав в виртуальных обсуждениях, вернулись к прежнему беззаботному существованию.
Умом я понимала, что так и должно быть — никто не обязан ходить в трауре вечно, тем более по однокурснице, но сердце не пожелало это принять.
Какая-то странная неврастения завладела мной. Мне было тяжело поддерживать прежние отношения, и в то же время я стала как никогда бояться одиночества.
Я постаралась занять работой все вечера, взяв на себя Женькины смены. Это немедленно отразилось на успеваемости. Впервые в жизни я начала заваливать учёбу, хотя все наши преподаватели в основном относились ко мне лояльно и сочувственно.
Почти каждый день в кофейню приходил Егор. Он заказывал чашку кофе и сидел над ней — сгорбившись, молча, не пригубив ни капли — весь вечер.
Затем он провожал меня до дома. С единственной целью — поговорить о Женьке.
— Зачем, зачем она полезла на эту чёртову крышу с этим чёртовым телескопом в обнимку? — спрашивал он меня в который раз. — Она тебе что-нибудь говорила?
— Я понятия ни о чём не имела. Не понимаю, как могла эта дурацкая комета заинтересовать Женьку до такой степени, чтобы потратить такие деньги и полезть на крышу. Помню, что вроде да, болтали об этом как-то, но вскользь и давным-давно, когда проклятую комету только обнаружили. Тогда весь Интернет об этом трубил. Как же, очередной конец света. Ну, поговорили и забыли. А с тобой она это обсуждала?
— Я даже не помню! — в отчаянии восклицал Егор. — Может, и говорили, а может, и нет. Но в последнее время точно нет. И вообще странно — чтобы Женька потратила кучу денег на ненужную вещь. Она никогда, никогда не интересовалась астрономией до такой степени, зачем же она полезла на крышу?
Меня никак не оставляла в покое ещё одна деталь. Кассовый чек из магазина оптики, смятый в комочек. Женя ведь была очень практична. У неё даже было заведено несколько подходящих коробок из «Икеи», куда складывались всяческие мелкие документы, рассортированные по видам, — квитанции, чеки, гарантийные талоны. Когда мы перевозили Женькины пожитки из общежития на квартиру к Егору, мы также захватили с собой упаковки из-под электрического чайника и от утюга — только потому, что у этих приборов ещё не кончился гарантийный срок. Как же она могла так наплевательски отнестись к финансовому документу на солидную сумму?
