одно — повенчать, другое — добро вам сделать. Люди, они зло ищут там, где его и нет.
Вот с этим я была совершенно согласна. Значит, о том, что со мной что-то не так, знают в церкви. И, наверное, я не одна такая, раз никого это особенно не удивило, но и не расположило ко мне никого.
— Но вы молитесь, — горячо посоветовала Наталья, — глядишь, и умилостивит Всевидящий их сердца и умягчит…
Она втянула меня в переулок, и я опознала место, где мы вышли из дома фон Зейдлица. Мои скитания завершены, но неизвестно, что ждет меня завтра. Я — человек, которого хочется уничтожить, только воспользоваться подвернувшимся шансом, но почему? Из-за того, что я родилась «в рубашке» и это связано как-то с огнем, с каким огнем? С тем, который я видела в домовой церкви и которого коснулась?
Я застыла, даже ногу на ступеньку забыла поставить. В моей голове начинало что-то складываться; пока робко, но нить я нащупала и боялась ее потерять. Наталья вопросительно на меня посмотрела, я кивнула и стала подниматься.
Со мной, с клятой, считались, пока я козыряла своим происхождением, деньгами, титулом и положением в обществе, и могли перестать, едва я перешла в разряд изгоев. Мне устроили брачный обряд — или что это было — в порядке определенного исключения, а дать свободу и развод могли лишь в случае искреннего сочувствия ко мне. Я не могла пройти через огонь сама и даже будучи младенцем чуть не устроила самосожжение, но теперь, когда я — не совсем я, что-то изменилось. Я уже касалась огня. Если я смогу убедить церковников, что я «нормальная», что у меня больше нет той силы, о которой обмолвилась Наталья, а я смогу, ну а если нет… лучше сгореть, чем гнить среди ледников?
Дом спал, и меня никто не хватился. Даже ужин оставили на серебряной изящной тележке возле двери моей комнаты. Холодный, черт побери, но поесть — и сразу спать, желательно не раздеваясь.
Я так и сделала. Еда была вкусной, несмотря на то, что давно остыла, мясо — свежим и мягким, пожалуй, холодным оно было аппетитнее. Воздушный хлеб, приятно хрустящие на зубах овощи — да мне еще повезло, иронично подумала я, вспомнив книгу про средневековье, которая мне попадалась как-то в связи с попытками погрузиться в историю парикмахерского искусства. Вот уж когда жирное несоленое мясо, разбавленное вино вместо чистой воды, а пить воду как она есть — обречь себя на скорую гибель.
Я как крестьянская девка облизывала озябшие пальцы. Горячая пища согрела бы, но где уж тут выбирать.
Наталья убирала шпильки из моей косы, снимала с меня верхнюю одежду, а я размышляла: о какой силе говорила она — о силе браслета без огромного драгоценного камня, и умоляла меня не думать… о чем? Что она имела в виду? Где моя голова, где проклятая память, или эта дуреха Аглая ее при своем разуме не имела?
Браслет, да, похоже на то, Наталья смотрела на улице на мое запястье. Я сейчас тоже взглянула, задрав рукав лонгслива: еле заметный отпечаток, и он действительно напоминает след от этого браслета.
Браслет, камень, которого нет, и сила, которой я лишена и о которой не стоит и заикаться. Сила… лихо… колдовство? Тогда объяснимо, почему местная церковь мне крайне не рада, и еще предупреждение стражника — «не попадайся графине на глаза, байстрюка не выносишь».
Все-таки колдовство. Головоломка сложилась?
«Завтра», — пообещала себе я, забираясь в постель и выпихивая из-под одеяла одежду. Завтра я приду на Тронный Двор. Ведьма я или нет, завтра либо моя смерть, либо спасение.
Я думала, что не усну. Состояние было кошмарным — обрывки мыслей, отрывки новых для меня впечатлений — люди, город, казнь, тюрьма, мой муж, но потом я зарылась лицом в подушку — и, кажется, я плакала — и закрыла глаза, сказав себе: «Может быть, завтра я очнусь в больничной палате».
Наверное, это меня спасло. Я провалилась в сон моментально, в сон спокойный, размеренный, без кошмаров, и когда меня затрясла чья-то рука, я обрадовалась.
Зря.
Вспомнила я не сразу — где я, кто склонился надо мной, а вспомнив, рухнула в бездну отчаяния. Ничего не исчезло, все это здесь. Мир, казнь, муж, отец и клятая от рождения маленькая графиня.
— Ваше сиятельство, поднимайтесь, — шептала Наталья озабоченно. — Поднимайтесь, я вещи пока ваши сложу.
— Тронный Двор, — кивнула я, садясь на кровати и тревожно вглядываясь в окно. Там была непогода, и толстая ветка с силой стучала о деревянную раму. Может, и стекло разобьет. Но мне надо идти, что за апокалипсис бы ни творился и что бы на Тронном Дворе меня ни ждало. — Скоро рассвет?
— Рассвет и казнь, ваше сиятельство, — ответила Наталья, и мне показалось, что она плачет. — Затемно к нам пришли, казнь утром, пока еще и нет никого. Боятся, что шторм усилится, тогда уже не уплыть. И казнь сейчас, и отправитесь вы сейчас, его сиятельство повелел собрать вас… голубушка вы моя! Звездочка моя ясная!
Наталья побросала вещи, которые подбирала возле кровати, и с воем повалилась в ноги передо мной.
— Да что же творится такое, заступник Всевидящий! Родную дочь на гибель верную за силу ее великую! Прости, прости, матушка, прости меня, дуру грешную! Век молиться буду за звездочку мою! — рыдала Наталья, а дверь моей комнаты дважды сотряслась от удара.
А я ведь имею возможность потребовать, чтобы она следовала за мной, подумала я. Но имею ли право? Она — моя собственность, но она — человек. Поможет ли она мне в изгнании или сделает так, чтобы моя жизнь стала вовсе невыносимой?
За окном взвыл как спятивший ветер. Тем, кто стоял за дверью, надоело слушать стенания Натальи, и они бессовестно вломились ко мне: монах, которого я вчера видела, высокая худая женщина в подобии рясы и еще одна женщина, судя по одежде, служанка. Наталья разом перестала причитать как над покойником, подняла голову и одними губами произнесла:
— Не выжить вам без него. Спрячьте.
И я почувствовала, как в мою руку легло что-то теплое и очень тяжелое.
Я вышла в студеное темное утро, и улицы выстилал туман там, куда не добирался стылый ветер. Серые клочья прятались по углам, скрывая всех и вся, и у меня родилась мысль о
