class="p1">Курятник… О господи, ну а как его мне еще назвать? Пока курятник, завтра может обернуться стервятником. Меня заклевали в прямом смысле слова, только что не отщипнули не прикрытую платьем плоть, да и от платья не оторвали клочочек. Я улыбалась, кивала, притворялась изо всех сил, что помню, узнаю и рада видеть, но от обилия незнакомых лиц кругом шла голова. Я не запоминала ни одного имени и отвечала что-то совсем невпопад. Я протолкалась к столу, положила на него картонку, и дамы примолкли, наверное, прикидывая, как у меня хватило смелости. Потом кто-то робко заметил, как жаль покойную Наталью Филипповну, кто-то добавил, что она была на редкость достойной женщиной.
— А ты все так же чудна, дорогая Сенцова, все так же! — я увидела единственную молодую особу, бесцеремонно пролезшую под чьей-то рукой, полненькую, неприметную, с тугим пучком жидких волос на голове. — Ох, как ты была хороша на выпускном балу, пусть и стояла за нашими спинами! Никакие невзгоды тебя не испортят, куда там!
Я стара для того, чтобы принимать лесть за правду, а издевку за комплимент. Девица улыбалась, а в глазах горела такая дикая ненависть, что дали бы ей сейчас пистолет, и не топтать мне больше грешную землю. Что эта дрянь имеет в виду?
Слева от меня стоял книжный шкаф со стеклянными створками. И суетились дамы, закрывая обзор. А я думала — я ведь не знаю, как выгляжу, не удосужилась посмотреть, да и не казалось мне это важным. С лица воду не пить, когда умом Владыка обидел, имя запятнали дорогие родители, а последние деньги спустила на тряпки Софья сама.
Полная дама забрала из шкафа толстый журнал, тут же отошла и вторая женщина, и я оборвала свой ответ кому-то на полуслове, не веря тому, что увидела в идеально чистом стекле.
Господи, нет. Только не это.
Только не это, господи, нет.
Во всех мирах проще жить, когда ты ничем не отличаешься от людей. Шаг влево, шаг вправо — фактически приговор. Вранье, что красавицам легче, напротив, они объект слишком пристального внимания… которому не все и не всегда рады, которому не всегда возможно противостоять. Не во все времена. Не в каждой стране. Иногда лучше, чтобы от тебя отворачивались, с трудом скрывая отвращение.
Софья Сенцова была…
Она стояла за спинами одноклассниц — может, причиной тому было ее мутное прошлое. Ее не представляли императору и тем, кто мог положить на нее глаз. Невозможно пристроить ко двору дочку тех, кто планировал бунт, невозможно. Подобную особу предпочтительней никому из власть имущих вообще не показывать, заплатили за ее обучение — все довольны.
Я отвернулась от отражения, сообразив, что засмотрелась на себя как Нарцисс. Было на что смотреть, черт, как некстати!
Софья Сенцова была самым красивым человеком из всех, кого мне когда-либо доводилось видеть. В ее внешности нельзя было найти ни единый изъян — и, конечно, тогда справедливо, что умом ее мироздание обделило. Одному человеку не дают все и сразу, он воспользуется этим, того и гляди, захочет завоевать целый мир. И так как миру амбиции не понравятся, кончится все для умницы и красавицы скверно.
Я именно в такой сейчас ситуации, если исключить планы по захвату мира. Самой бы выжить с моей потрясающей внешностью, и, вероятно, для меня идеальное убежище — девичья унылая академия, тем более что меня явно не собираются демонстрировать венценосной семье. Мой паршивый бэкграунд никуда не делся, я даже прибавила к нему заговор и нищету.
На счастье, моим вниманием завладела новая особа — полная дама в очках, на вид и по обращению располагающая к себе больше других. Та самая, которая достала из шкафа журнал — это оказался журнал моего класса. Дама представилась Юлией Афанасьевной Окольной — я сделала вывод, что Софья ее не застала и Окольная человек в академии новый, — усадила меня за дубовый стол и принялась обстоятельно рассказывать про мои обязанности.
Подъем в пять утра, привести себя в порядок и в шесть быть уже в дортуаре девочек. Проследить, чтобы все вовремя встали и не нежились в кроватях, умылись, оделись, заплели косы, заправили постели. Проверить у всех чистоту платьев, воротничков, нарукавничков и передничков. Ногти и бантики — не пропустить. Проследить, чтобы все отправились на молитву и не вздумали досыпать во время бдения, а воздавали хвалу Владыке. Как, подумала я заполошно, я должна это делать, если вслух здесь не молятся? Но плевать.
После — завтрак, куда я обязана девочек сопроводить, потом — занятия. Следить за осанкой, походкой, за тем, как барышня ест или пишет. Все — и место, где воспитанница завтракает, и самая распоследняя тетрадь, должно быть стерильно как операционная. За неопрятность — наказание, и его тяжесть я сама могу определить. К примеру, Наталья Филипповна могла вывалить на свинюшку тарелку и оставить девочку в таком виде стоять голодной, пока завтрак не кончится — но это, Софья Ильинична, крайние меры, хотя подумайте, дисциплина у Натальи Филипповны была лучшая!
Если Наталью Калинину не прикончила жандармерия, это должны были сделать высшие силы. Ну не может земля носить такую редкую дрянь.
После первого блока занятий и обеда — выпас воспитанниц. Окольная деликатно назвала это «прогулкой», но покривила душой: мне предстояло смотреть, как девочки, взявшись за руки, два часа, как заключенные, ходят кругами по одному из холодных коридоров. Затем снова занятия — с двух часов до восьми, и тут у меня есть немного свободного времени.
В восемь вечера — ужин и подготовка ко сну. Девочки могут шушукаться, некоторые — стоит очень следить за этим, Софья Ильинична! — могут читать книги. Это недопустимо! Кроме того, необходимо просматривать все, что девочки получают и пишут сами. Каждое письмо, каждую посылку. Все, что выходит за рамки приличий… вы же знаете, Софья Ильинична: немедленно изымать.
Тюремная жизнь. А я — надзирательница. Какое наказание следует мне, если я наплюю на эти порядки?
— И Алмазова, — вспомнила Окольная о моей злополучной подопечной. — Сложная девочка, очень нелегкая. Ее отец был простым сельским священником, но представьте, умер в сане архиепископа! Набаловал дочь, что не подобает священнослужителю.
— Может, Юлия Афанасьевна, это нам с вами не подобает осуждать преосвященнейшего?
Я понимала, что излишняя резкость мне не прибавит баллов, но поделать с собой ничего не могла.
— Я не могу позволить себе подобных высказываний в адрес лица духовного, тем более такого великого сана, — поправилась я. — Что касается девочки…