своею, и я ошеломленно осознаю, что его рука трусистся.
Он двигает головой постоянно, места себе найти не может, и трется-трется об мякоть моих ног, размазывая смазку.
— Хорошая девочка, — внезапно выдавливает он. — Хорошая, мягкая девочка.
И его Альфа и моя Омега будто синхронный вздох вымучивают, где-то в невидимом кармане параллельной реальности, где они могут контактировать напрямую. Но это всего лишь иллюзия, потому что они — это и есть мы, и никогда ранее я не ощущала так ясно что именно Омега внутри меня хочет и, самое главное, зачем…
Рапид впивается мне в шею губами, даже выпуская чуть зубы, и протяжный звук, что он издает… Я пытаюсь перевернуть ладонь в его хватке, чтобы погладить-успокоить его жесткую, раскаленную кожу.
Скольжение члена у меня между бедер теперь ощущается по-другому, странным образом. Будто бы член разбух еще пуще в одном месте. А затем на меня обрушивается осознание: прямо сейчас мои ляжки еще и терзает луковицеобразный узел. И каждый его импульс током проникает в мои жилы прямо сквозь кожу и будто замедленным взмахом веера распускает во мне экстаз во все стороны.
Святое провиденье.
Или не очень святое.
Это не может быть… узел! Пускай у меня отсутствует опыт, но точно знаю, что узел у Альф выскакивает только, когда они уже внутри Омеги. Стопроцентная информация, потому что… это то, как дети делаются. Узел обеспечивает накачку семени и сцепляет пару. Узел не предназначен для появления снаружи.
Это невозможно.
— Да, это невозможно, — читает мои мысли Рапид и говорит прерывистым голосом, словно все его связки иссохлись, — это невозможно, но вот прямо сейчас реально, и это рехнуться… можно…
Когда он слюнявит мне шею и часть лица, а узел разбухает и прорывается, и сперма брызгами бесконечно стекает по ногам, я зачем-то выкручиваюсь и пытаюсь губами коснуться сурового лица, или может прошептать что-то, и Рапид помогает мне в этом, но шепчет сам:
— Теплая очень. Ты теплая. Хорошая девочка.
Испытуемый восторг замедляет все процессы в моем организме. Восторг красной пеленой занавешивает и мысли, и я целую-целую Альфу, старательно и безоглядно.
Когда мощь переживания чуть отступает, меня, как откатом, такой стыд и такая горечь охватывают. Пользуюсь тем, что Рапид начинает отодвигаться, странно шаркая ногой, и бросаюсь искать свою одежду на полу. Хоть что-то. Чем-то прикрыться, чтобы на свет вернуться, уже неважно в каком виде.
И в шорох своей одежды вслушиваюсь и в выравнивающийся ритм дыхания Альфы. Вслушиваюсь как ни во что никогда не вслушивалась, потому что надо уловить звук его последующего шага…
И открываю рот в беззвучном крике, когда за локоть меня хватает рука, и она — не человеческая.
Мохнатая лапа.
Губы прихватывают тонкий слой кожи на моей мокрой шее. Я едва не подкашиваюсь вся, потому что губы — определенно человеческие, и это точно Рапид.
— Давай, — жестко рубит он. — Беги. Давай. По-видимому, это — единственное, что ты умеешь делать хорошо.
Лапа позволяет мне вырваться и через мгновение я толкаю наружу створку подсобки. Резь электрического света впрыгивает в меня с оголенным кинжалом, я невольно щурюсь, пытаясь преодолеть как можно больше расстояния вслепую.
— Омега, — он зовет меня сзади, и я знаю, что он тоже уже вышел на свет.
Почти у выхода из зала, в проеме между стульями и приставными тумбами, я останавливаюсь. Ибо это только что был не Альфа-приказ, но нечто крайне близкое. Нечто древнее отозвалось во мне на звук его уставшего баритона. Испытывая такую тягу послушаться, я боюсь даже представить, как ощущается неумолимость Альфа-приказа.
В то время, как я оборачиваюсь, лапа трансформируется в человеческую руку прямо у меня на глазах. Я нервно сглатываю, переводя взгляд на лицо Мясника.
Непроницаемость его выражения диким образом контрастирует с двумя иссиня-красными венозными линиями, накрест исполосовавших его лицо. Набухшие жилы будто бы пульсируют вздутыми нервами.
С опущенным сердцем понимаю, что ему пришлось сдерживаться очень сильно. Будь моя воля… Я бы сама хотела, чтобы мой страх хоть наполовину увял.
— У тебя есть минута, чтобы придумать, как себя контролировать. Этот ядовитый холодный проклятый страх.
— А что будет потом? — тихо отзываюсь я.
— А потом тебе придется столкнуться с тем, что тебе реально стоит бояться, — рубит он каждое слово, но звуки столь глухие, что кажется будто его голос подрагивает.
— Я бы… хотела не бояться. Ты не понимаешь. Я бы хотела.
Он делает потрясенный шаг вперед.
— Тогда почему? Ты же сведешь меня с ума. И себя.
— Все это может сколько угодно детерминироваться биологией. Химией. Природным порядком. Это и впрямь кажется неизбежным, — почти что срываюсь на шепот, но потом выравниваюсь. — Но никакие метки и… касания… и… и… поцелуи не поменяют того, что я совсем не знаю тебя.
— Меня? Ты… Что нужно сделать, по-твоему? — Он хмурится.
— Не знаю, — дергаю рукав и что-то наподобии смешинки из себя выдавливаю. Перевожу взгляд на изгиб скалы, чтобы избежать интенсивного взгляда серых глаз. — Ты… не разговариваешь со мной. Я имею в виду, простой разговор. Беседа.
— О чем? — совсем низким голосом спрашивает Рапид, и поочередно смотрит то на меня, то на скалу.
— Не знаю! Обо всем. О том, что, может, хочется говорить. О… погоде.
— О погоде, — повторяет он и словно пробует слова на вкус.
— Ну не буквально о погоде, ясно же. А о чем-то ежедневном, простом. Неважном.
— Зачем разговаривать о неважном? — медленно спрашивает он и в его голосе нет издевки.
— Чтобы… потом уже говорить о важном, — шепчу я.
Он сглатывает, не двигается, и смотрит на меня во все глаза.
Но молчит.
— В конце концов, — выдавливаю из себя перед тем, как уйти, — я — не просто кусок мяса, Каин.
Тем же вечером поднимаю глаза от внезапно замерцавшего экрана, а он в дверях стоит, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к косяку.
Даже шороха не уловила, когда он створку открывал. Будто материализовался на пороге моего кабинета из ниоткуда.
Его поза никак не меняется, когда наши взгляды скрещиваются и застывают. Даже набрякшие глаза остаются неподвижными.
Он кажется мне задумчивым, хотя ничего из внешнего вида не указывает на такое настроение.
— Продукт #13 взял тендер. И уже прошел проверку, — наконец-то говорит он, непроницаемо и сухо.
Будь я помоложе и будь передо мной любой другой человек — да хоть сам Инквизитор — от радости и воодушевления я бы улыбнулась, а может быть даже с места вскочила несдержанно.
Да, будь это иная реальность, а
