— Ты кричала, — поставил ее в известность Хок своим медоточивым голосом.
Эдриен округлила глаза. Разве обязательно ему произносить слова таким мурлыкающим голосом, каждый раз когда открывает свой совершенный рот? Такой голос может соблазнить слепую монахиню на отказ от обета целомудрия.
— Уходи, — пробормотала она.
Он улыбнулся.
— Я пришел только для того, чтобы посмотреть, не стала ли ты жертвой еще одной попытки убийств.
— Я же сказала тебе, что это не меня пытались убить.
Он осторожно сел, было заметно, что он ведет отчаянную внутреннюю борьбу с собой. Ее сознание прокручивало невольные остатки кошмара, когда легкий ветерок влетел в открытое окно и коснулся ее кожи. О господи, ее кожи! Она рванула шелковую простыню, в порыве раздражения пытаясь прикрыть почти обнаженную грудь. Проклятое платье, которое она нашла аккуратно уложенным на кровати — кем-то, кто, очевидно, имел меньше комплексов в отношении одежды по сравнению с ней — едва ли подходило для сна. Крошечные рукава скользили вниз по плечам, а нижняя часть платья собрана в складки, ярды прозрачной ткани объединялись в просвечивающую пену вокруг ее талии, едва скрывая ее бедра — и только в том случае, если она не двигалась. Эдриен крепко вцепилась в платье, пытаясь поправить его, не отрывая рук от простыни.
Хок застонал, и хриплый звук заставил ее нервные окончания дрожать от напряжения. Она заставила себя спокойно встретить его горящий взгляд.
— Джанет, я знаю, мы действительно начали свой брак не в самых лучших обстоятельствах.
— Эдриен. И я могу со всей определенностью подтвердить это.
— Нет, меня зовут Сидхок. Моего брата зовут Адриан[9]. Но большинство зовет меня Хок.
— Я имею в виду себя. Зови меня Эдриен. — В ответ на его вопросительный взгляд, она добавила. — Мое второе имя Эдриен, и я предпочитаю его.
Простая и легкая ложь. Она не могла надеяться, что все время будет откликаться на имя Джанет, так она когда-нибудь выдаст себя.
— Эдриен, — промурлыкал он, делая ударение на последнем слоге Эдри-ЕН. — Как я говорил, — он скользнул вдоль кровати так грациозно, что она осознала, что он переместился, только когда он уже был слишком близко. — Я боюсь, что мы плохо начали, но я надеюсь исправить это.
— Ты можешь исправить это, если немедленно уберешься с моих глаз долой. Сейчас же. Кыш.
Она надежно зажала простыню в кулаке одной руки и помахала другой, прогоняя его. Он удивленно смотрел на ее действия. Когда он не двинулся с места, она попыталась отослать его снова, но он поймал ее руку на полпути.
— Что за дивные руки, — нежно прошептал Хок, поворачивая их ладонями вверх и покрывая медленными поцелуями чувствительную серединку. — Я-то боялся, полагая, что Безумная Джанет — безобразная мегера. Теперь мне ясно, почему старый Комин прятал тебя в башне все эти годы. Ты воистину серебро и злато в сокровищнице Комина. С потерей тебя богатство его сократилось неизмеримо…
— Ну все, с меня довольно, — оборвала его Эдриен, и Хок изумленно моргнул. — Послушай, Сидхок, Хок, или как там тебя зовут, все эти речи на меня не действуют. Если уж нам суждено маяться под одной крышей, давай сразу кое-что проясним. Во-первых, — она подняла руку, каждый раз выставляя по одному пальцу, и продолжила. — Ты мне не нравишься. Смирись с этим. Во-вторых: я не хотела выходить за тебя замуж, но похоже, у меня не было выбора.
— Ты вожделеешь другого мужчину! — мурлыканье сменилось грозным рыком.
— В-третьих, — продолжала Эдриен, обойдя вниманием его слова, — твои уловки самца меня совершенно не заводят. Пойми, ты не в моем вкусе…
— Зато Адам в твоем, верно? — челюсти его сжались, а в черных глазах полыхнула молния.
— Да уж побольше твоего, — солгала Эдриен в надежде, что это убедит его убраться из комнаты и оставить ее в покое.
— Так знай, ты его не получишь. Нравиться тебе это или нет — ты моя жена. Я не позволю наставлять себе рога!
— Тебе следовало позаботиться об этом раньше.
— Видно, надо было! — А может, он уже обзавелся рогами, только не мог толком понять, по какой такой причине.
— В общем, пойми, я не могу.
— Неужели я так тебе противен?
— Именно.
Он задумчиво посмотрел на нее. Затем обвел взглядом комнату. Изучающе оглядел потолочные балки. Но нигде не нашел скрытого ответа на свой вопрос.
— Девушки всегда считают меня самым привлекательным, — сказал он в конце концов.
— Может быть, в этом и заключается часть твоей проблемы.
— Прошу прощения?
— Мне не нравится твое отношение.
— Мое отношение? — глухим эхом отозвался он.
— Точно. А теперь, убирайся с моей постели и с моих глаз, и не разговаривай со мной больше этой ночью.
— Ты — самая дьявольская чертовка, какую я только встречал.
— А ты — самый пустой, неисправимый распутник из всех мужчин, которых я имела несчастье встречать.
— С чего ты взяла, что я именно такой? — удивился он.
— Мы можем начать с того, что ты был слишком пьян, чтобы появиться на собственной свадьбе.
— Это Гримм тебе сказал? Гримм ни за что бы не сказал тебе такое!
— Чума на мужскую солидарность. — Эдриен закатила глаза. — Все, что он собирался сказать мне — это то, что ты присматриваешь за восстанием. Полагаю, ты присматривал за восстанием в собственном животе. Служанка, которая отвела меня в эту комнату, до этого имела достаточно времени, чтобы рассказать мне кое-что. Все говорила и говорила, о том, как ты с тремя бочками вина и тремя женщинами провел неделю перед нашей свадьбой, пытаясь … ну, ты понимаешь, — Эдриен произнесла неразборчивое слово… — наружу твои мозги.
— Что наружу мои мозги?
— Ты знаешь.
Эдриен закатила глаза.
— Боюсь, нет. Итак, что это за слово?
Эдриен внимательно посмотрела на него. Он дразнит ее? Его глаза светятся обманом? Эта полуулыбка, искривившая его прекрасный рот, могла бы абсолютно точно растопить простыню, в которую она вцепилась, не говоря уже о ее собственной воле.
— Очевидно, кому-то из них все же удалось сделать это, потому что если у тебя остались хоть какие-то мозги, ты немедленно уберешься отсюда, — отрезала она.
— Их было не три, — Хок проглотил смешок.
— Нет?
— Их было пять.
Эдриен стиснула зубы. И снова начала считать.
— Четвертое — этот брак будет только фиктивным. Временным.
— Бочек с вином, я имел в виду.
— Это не смешно.
Его раскатистый смех прозвучал опасно и тяжеловесно.
