не была трусихой, а сейчас дрожала как лист, вцепившись в ствол дерева. Рядом зашуршали ветки, и на мгновение мое сердце остановилось, но это был Уголек. Он заполз ко мне в укрытие, чтобы уткнуться испачканной мордой в подол, лизнуть шершавым языком мои исцарапанные руки. И тогда я заплакала: легла на землю, прижала к себе щенка и заплакала. О себе, о Рэнне, об этих страшных жутких смертях. Зачем люди идут на такое? Зачем вообще в этом мире, полном счастья, случаются такие вещи? Кто-то же любил этих мужчин? Были у них матери, сестры? Будут теперь скучать по ним, скорбеть.
И я захотела, чтобы не осталось в лесу следов этого побоища, чтобы там, где была разлита кровь, вновь росли цветы, чтобы лес забыл эту чудовищную историю, похоронил ее в своих самых дальних уголках.
Ноги слушались плохо, болела отбитая спина, но я заставила себя выползти из-под дерева и, стянув сапоги, неловко поднялась. Подошла и присела около Колина. Изумленное выражение застыло на его лице. Волчонок, проходя мимо меня, потерся теплым боком о колено и прошел мимо, как будто и не лежало здесь рядом мертвое тело. Я зажмурилась и опустила на землю дрожащие руки, представила цветы. Красивые, как на могиле Кайлы. И побежали вьюнки, опутывая, скрывая мужчину полностью. Распускались на них яркие, сочные бутоны.
Когда я подошла к крепко спящему Рэнну, за моей спиной поднимались сотни цветков, надежно пряча смерть. Лесной уголок невозможно было узнать, так радостно и хорошо стало здесь. Дикий животный ужас, который не отпускал меня все это время, начал стихать. Я вдыхала свежий вкусный воздух и смотрела, как сверху на меня опускаются сумерки, как меркнут постепенно краски. Как лес вокруг погружается в сон.
Я расслабилась, и тотчас заныли живот и спина, ноги Колина оставили черные следы по всему телу. Заболело разбитое лицо, которое я аккуратно вытерла мокрой тряпицей. Думать о том, что будет завтра, какие еще испытания приготовят мне Прародители, не хотелось.
Потянувшись к лесу, я убедилась, что вокруг все спокойно. Только бродят по своим делам лесные жители, не обращая на нас никакого внимания. Природа неспешно восстанавливалась после бури, выпускали новые веточки поломанные деревья, прорастала трава сквозь камни, засыпавшие землю, отстраивали наново свои норки животные, а я расстелила рядом с Рэнном свой плащ, легла, прижавшись к боку мужчины, обняла волчонка, который не отходил от меня больше, и закрыла глаза.
И потекла из меня в землю вся сила дареная, сразу впитываясь в корни растений, оставляя внутри только пустоту и горечь.
Поутру завозился Уголек, дел у него было множество: хорошенечко потянуться, порычать на любопытную белку да сходить в кусты – посмотреть, не схоронился ли там кто. Этой ночью я долго не могла уснуть, все теснее и теснее прижималась к Рэнну от холода, не спасал ни теплый плащ, ни горячий бочок волчонка, и только когда тяжелая рука мужчины легла сверху, отогрелась я, задремала.
Рэнн не спешил просыпаться. Зарывшись лицом в мои волосы, прошептал прямо в ухо:
– Ты пахнешь дягилем …
Я медленно повернулась, и Рэнн ахнул. А я криво усмехнулась опухшими губами:
– Что, никогда с красавицами поутру не просыпался? – И, стеная, попыталась подняться.
Болело так, что, натужно кряхтя и ухватившись за живот, я еле села, а вот встать уже не смогла.
– Где ж ты дягиль-то учуял? – ответила. – Он же к болотам ближе растет.
– Что произошло? – заглядывая мне в лицо, спросил Рэнн. – Я же видел, ты была в порядке. Неужели кто-то из подонков выжил?
– Остановись, – прошептала я устало, когда он, услышав про Колина, заметался подле, стискивая кулаки и порываясь куда-то бежать. – Ты все равно уже ничего не сделаешь. Лучше помоги мне дойти до реки. Нам обоим нужно смыть грязь.
Осмотрела себя и криво усмехнулась:
– И кровь.
Он опустился передо мной на колени:
– Вчера я все-таки не смог тебя уберечь, а должен был, прости. Не допущу такого боле. Никто больше не посмеет навредить тебе!
– Дурень ты, Рэнн, – оттолкнула я его руки. – Служанка я теперь, а ты защиту обещаешь, да и от кого? От таких, как эти? – я махнула рукой в сторону поляны, где скрытые цветами лежали тела, – Или против людей своих пойдешь за меня? От Эйра спрячешь?
Он промолчал. Горько мне было, жалко себя, поэтому я встала, опершись на него, посмотрела в глаза и твердо сказала:
– Ну, раз так, веди меня обратно, домой! Там со мной точно ничего больше не случится!
Не знаю, чего я ждала, надеялась, глупая, может, и правда, что отвел бы в родную деревню, отцу-матери передал, но Рэнн только глаза опустил и отвернулся.
– Не могу, – проговорил он тихо.
Я не стала ничего отвечать, да и что теперь разговаривать.
***
Ели мы на берегу Ключиницы. Костер в этот раз не стал упорствовать, разгорелся сразу весело, задорно, и, пока в котелке варилась похлебка, я успела ополоснуться в холодной реке. Синяки чернели на моей коже страшными пятнами, не скоро сойдут. У Рэнна же следов боя почти не осталось, только на плече тонкая светлая кожа указывала на бывшую рану, да розовели свежие шрамы от порезов, но кто их разглядывать будет на покрытом отметинами теле мужчины.
Только сила лесная больше не отзывалась. Как захлопнулось что-то внутри. Кажется, в этот раз она исчерпалась до дна.
Не стала я платье своё в реке стирать, нескоро высохнет, отряхнула и натянула поверх рубахи. Хороша девка!
Когда солнце высоко над рекой встало, мы продолжили путь, в этот раз я сама не хотела с Рэнном разговаривать, просто шла позади, по мере сил стараясь беречь ушибленную спину. А он все оборачивался. Может, и порывался что-то сказать, да я не смотрела.
Под конец дня мы дошли до границы урагана. Как линию кто провел: с одной стороны – выкорчеванные с корнем деревья и грязь, а с другой – спокойный и величественный лес, не потревоженный диким ветром, и соединяла все Ключиница, которой было все равно, где течь.
Я с наслаждением опустилась на плащ, когда Рэнн нашел удобное место для ночлега. Уголек тут же улегся рядом, он, пушистый, наверное, уже поужинал в лесу. Поначалу все таскал мне грызунов, мол, отведай, сам поймал. Но я, смеясь, угощение не принимала, и он перестал.
Пока шла, все храбрилась, вида не показывала, как ноет и болит спина, но вот легла – и встать уже не смогла. Оставалось смотреть, как
