причинило боль. Мои кости не срастаются, они остаются вывернутыми и сломанными, а в следующую ночь их корежит еще больше. Я не переживу еще одно обращение, брат. Лучше убей меня…Найди для меня яд…я выпью жидкий хрусталь и все это прекратится.
— Нет! Нет! Мы что-то придумаем.
— Я не переживу сегодняшнюю ночь!
— Переживешь! Ты сильная!
— Да? Насколько?
Она сдернула одеяло и я увидел ввернутые неестественно ноги, выгнутые в нескольких местах, торчащее ребро и скорёженную руку. Внутри все оборвалось, все сжалось от понимания какую адскую боль она терпит.
— Сегодня… это должно закончиться сегодня. Иначе я сама разорву себе грудную клетку и выдерну сердце. Я больше не могу!
В отчаянии закричала Айше и я резко обнял ее и привлек к себе, а она застонала от боли и я осторожно положил ее обратно.
— Хорошо…сегодня тебе станет легче.
— Если не станет обещай, что сам лично пустишь хрустальную пулю мне в голову. Обещай!
Стиснул челюсти, сдавил маленькую ручку. Выдохнул.
— Обещаю!
Она прикрыла глаза и из-под пушистых ресниц вытекли слезы, побежали по матовым щекам, травя мне душу еще сильнее, выворачивая наизнанку мое сердце.
Вышел быстрыми шагами из комнаты сестры, облокотился о стену, медленно выдыхая и стараясь справиться с болью. Мы с ней повязаны, и я ощущаю ее боль как свою собственную.
— Мой господин! Ваш сын!
— Что такое?
Сжимая переносицу двумя пальцами.
— Он потерял в весе еще больше, сегодня он почти не кричал…
Оттолкнул от себя служанку, бросился по ступенькам вверх в детскую. Растолкал мамок-нянек, склонился над колыбелью, тяжело дыша. Малыш лежит на спинке, глазки закрыты, они немного запали, как и щечки, которые у младенца должны быть круглыми и пухлыми, маленькие ручки лежат на груди и пальчики едва подрагивают.
— Родничок запал, все что он ест — все срыгивает.
— Малыш…мой маленький! — прошептал, приподнимая младенца, прижимая его к груди, заглядывая в крошечное личико… и снова это ощущение, что он мне на кого-то похож, похож до боли в груди. — Что с тобой? Почему ты е можешь кушать, родной мой?
Покачивая подошел с малышом к окну, посмотрел на пламенеющий закат, на то как горящее солнце сжирает черный горизонт, как оно прячется в бездне, унося с собой мою надежду, погружая меня самого в кровавый мрак.
Малыш вдруг громко закричал.
— Где его мать?
Обернулся, отыскивая Гульнару среди всех нянек, но так и не нашел.
— Госпожа пошла отдыхать, она спит в своих покоях.
СПИТ? Спит, когда наш сын умирает? Рванул в сторону двери, удерживая на руках кричащего младенца, бросился в спальню, распахнул дверь ногой и увидел как Гульнара вскочила на постели, протирая сонные глаза.
— Что случилось?
— Твой умирающий сын кричит? Ты не хочешь взять его на руки? Прижать к сердцу?
— Конечно хочу…я весь день провела с ним. Чем я могу помочь… я пошла отдохнуть!
Она взяла из моих рук нашего сына, взяла как-то неумело, небрежно. Мне захотелось поддержать, чтоб он не запрокинул головку. Малыш закричал еще сильнее.
— Тшшш…тихо, сколько ты будешь кричать! Тш тш тш. Пора успокоится.
Качает-трясет. Ребенок орет еще сильнее. Я не выдержал, отобрал, прислонил к своей груди, покачивая и поглаживая крошечную головку, прикрытую чепчиком. Вынес ребенка обратно в детскую. Качал пока малыш не уснул, посасывая соску.
Я тяжелым сердцем вышел из комнаты, чувствуя, как глаза наполняются слезами, как от бессилия перехватывает горло. Приближается ночь, и я ничем не смог помочь ни Айше, ни своему сыну.
* * *
Я… думаю. У меня есть предположения, можно попробовать. Но я не уверен. Я даже не знаю, как это сказать и… — Говори, как есть. Со мной не надо юлить. Говори прямо. Он явно боится произнести то, что хочет. Склонил голову и мне видно только атласную. Светло-зеленую чалму, а так же его бороду с проблесками седины. — Кровь аксагола — это редкое и особенное лекарство, но в то же время очень хрупкое, очень чувствительное. У нас запасы…мы вывели синтетический аналог, да, нам больше не нужен сам донор….Но я думаю, думаю свежая кровь, настоящая, человеческая могла бы намного лучше усваиваться организмом вашей сестры. Вскинул голову, стиснул руки в кулаки. Одна мысль о том, что проклятую суку приведут в мой особняк, заставила сердце закровоточить. Я сделал все, чтобы выдрать ее из своей жизни, чтобы в ней не было необходимости. — Разве не ты мне сказал, что выведенная тобой формула полностью идентична и может совершенно заменить оригинал? Что изменилось теперь? — Я по-прежнему утверждаю, что аналог уникален, но я подумал, что…
* * *
— Приведите аксагола! — скомандовал я, стискивая челюсти и кулаки. Банахиры переглянулись. Они знали о моем приказе держать сучку изменницу как можно дальше от особняка как прокаженную.
— Привести, обездвижить и дать Айше…Нет, вначале привести ко мне!
И затрясло, и по всему телу прошла адская волна озноба, предвкушения, вены полоснуло как наркотическим лезвием. Сколько времени запрещал себе. И сорвался…хотя мог отправить ее туда с банахирами, даже не видеть. Они выполнят любой мой приказ. Надо будет — вытащат ее сердце и отдадут Айше.
Услыхал шаги по коридору и весь подобрался, весь сжался в тугую струну, в камень, готовый замироточть только от одной мысли, что сейчас увижу ее искалеченное лицо.
Вошла в сопровождении охраны, и я удержался с трудом чтобы не заорать при виде ее ослепительно красивого лица. Без единого шрама.
Взревел, бросился к ней, схватил за лицо пятерней, всматриваясь и не видя ничего кроме прекрасной белизны кожи и огромных голубых глаз.
— На…на ней есть шрамы?
Рявкнул я, обращаясь к банахирам.
— Да, мой господин. Все левая сторона лица искорежена.
— Какого хрена? — выдохнул и провел пальцами по щеке — бархатная нежная кожа. Чеееет! Сука такая! Как же хочется прямо сейчас умереть от одного только взгляда на нее, от адского желания обнять и рвануть к себе, обнять, сдавить своими руками, чтобы ощутить реальность ее присутствия. Голубые глаза наполнены…не ужасом, нет, они наполнены болью и тоской, они наполнены слезами и я ненавижу ее еще больше за этот взгляд. Какого черта я ощущаю эту тоску как свою? Какого хрена мое сердце раздирает на куски?
Постараться успокоиться, выдохнуть, унять дрожь в пальцах…Осознание что вижу ее живой, что стою напротив нее и чувствую ее ошеломительный сводящий с ума запах, набатом колотится в горле, меня словно рвет на части. Я сам как окровавленный кусок мяса, который истекает кровью…разодранный противоречиями и сумасшедшей тоской по этой женщине. По единственной женщине, которую я когда-либо любил.
