Прежде чем его отпустили, Леону пришлось выслушать полный возмущения злой судьбой монолог, в конце которого Веста снова всхлипнула и наконец уснула. И хотя шута Леон избегал все это время, тот настиг его у лестницы, появляясь из темной ниши с гобеленом.
— Отчего же принц невесел,
Рыжу голову повесил?
Под глазами сини тени,
В чреслах томной много лени?
Неужель забылось сено,
Где не прочь он был, наверно,
Получить в тот вечер порку,
А затем и пальчик в норку?
— Похабщина! — воскликнул Леон, злясь на себя — уши начинали гореть.
— Так как иначе, вы же существо нежное, не с ходу же вам вставлять, — проговорил Мурена, двигаясь рядом шаг в шаг так плавно, что не звенели и бубенцы на воротнике. — Возьмете меня на ярмарку?
— Тебе зачем?
— Так все там будут! Даже прислуга у вас нынче отпросилась, кроме самых дремучих: там факиры, заклинатели змей, бородатые женщины, сладости. Вы любите сладкое? — Мурена, очутившись на ступеньку ниже, преградил путь, а когда Леон шагнул в сторону, оттеснил его к перилам.
— Ты что делаешь? — Леон глянул с опаской вниз, в зал, где могли быть слуги. — А если нас увидят?
— Непременно, Ваше Превосходительство! Я слышу, как гремит поднос с едой — вашей невесте несут цикорий с молоком. Так что вы думаете, возьмете меня?
Неподалеку в самом деле звякнуло, и Леон сказал:
— Возьму!
От близости гибкого тела бросало в жар, и гореть начинали и скулы. Шут, ухмыльнувшись, отступил, а затем сбежал вниз, перескакивая через две ступени.
Леон ходил в цирк. Давно-давно, в детстве, и ему это посещение запомнилось одной смазанной пестрой картиной, пропитанной ароматом сладкой ваты и попкорна. Он был маленьким и сидел на коленях у тети, и это был самый чудесный вечер в его жизни. Повсюду щедрыми мазками накладывалось на холст волшебство с конфетками в жестяной баночке, с сосиской в теплой булке с горчичным соусом, с акробатами под куполом шатра и пуделями, танцующими на задних лапах. Но это все показалось Леону неумелым оттиском с настоящего полотна, когда он, одетый в красно-коричневый, смелый для его прежнего образа, но удивительно уместный для нового, костюм, выбрался из остановившегося у вереницы передвижных домиков экипажа. Из ближайшего к нему такого домика выпрыгнула девица в наряде из перьев и пробежала мимо, завязывая на ходу шнурки на лифе. Леон вдохнул глубоко — пахло жареным мясом, луком, карамелью и жженым сахаром, яблоками, сеном, лошадьми и дымом. Внутри, под ребрами, шевельнулось что-то, что потянулось туда, к шатрам, к смеху, визгам и флейте.
— Ваше Превосходительство? — прогнусавил Вилли, поправляя накрахмаленный воротничок. — Так мы идем?
— Разумеется, — очнувшись, сказал Леон. — Работорговцы, я слышал, в самом конце?
— Прямо за лавками некромагов, — сказал Мурена, и Леон понял, зачем он так хотел попасть сюда. Наверное, надеялся встретить кого-то из своих сородичей.
Как он и предполагал, герцог шел, вертя головой по сторонам и едва не открыв рот от восторга. Его все удивляло: танцовщицы, сгибающиеся пополам и выворачивающие суставы; балансирующие на шарах карлики, играющий на флейте старикан, висящий в воздухе у костра; надувающая цветные мыльные пузыри, размером превосходящие колесо от кареты, дама, которая занимала место рядом с торговцами сладостями; снующие в толпе дети с собаками, их хохочущие родители и полуголые леди в сверкающих нарядах, сшитых будто из драконьей чешуи; акробаты в трико, раскачивающиеся на трапециях, и факиры, глотающие огонь. Вилли, впрочем, глаза пучил не меньше и даже забыл про монокль, который должен был придавать ему солидности. Мурену эта мешанина из карликов, мечеглотателей и предсказателей, засевших в палатках между большими шатрами, не удивляла, и он даже немного позавидовал герцогу и его спутнику.
Лойд, навосхищавшись вслух, купил сахарных зверей на палочке и вручил всем по одному, а Вилли еще и пакет печеных яблок в карамели, для Весты. У разложившего свой товар — зелья, молотые кости, кровь редких существ в колбах, кладбищенские травы, сушеные части тел и прочее — на траве у чьей-то палатки торговца, Мурена отстал от спутников и прошелся за спинами хихикающих девиц.
— Смотри-ка, это правда оно!
— Не может быть!
— Да точно оно, гляди…
Девицы смотрели на засушенный мужской орган, хихикали и мялись, опасаясь уточнить, для каких целей приобретаются такие вещи. Раскуривающий набитую травами палочку торговец перевел с них взгляд на Мурену, хмыкнул и кивнул на место рядом с собой на расстеленном драном одеяле. Мурена, опустившись, взял протянутую палочку, зажал губами и втянул в себя дым. Такие штуки были в обиходе там, где он родился, и он уже забыл, что может случиться, если дышать дымом из этих трав. Окружающие его люди тут же начали слипаться в один гудящий яркий ком, звуки отошли назад, точно в уши забился песок, а вот лицо торговца, покрытое оспинками, проступило четче.
— Давно ты тут? — спросил тот, наблюдая, как он откидывается на спину и выдыхает плотное синеватое облако.
— Если ты о наших землях, то их я почти забыл, — медленно проговорил Мурена, качаясь на волнах предобморочного экстаза. — А ты?
— Бываю раз в несколько лет, когда проезжаем у побережья. Задавай свой вопрос.
Некромаг был явно практикующий — читал его, не перелистывая страниц, и Мурена ощущал это, точно тонкие, птичьи пальцы перебирали внутренности.
— Скажи мне, кто может вселиться в тело человека, кроме злого духа? Мертвец может?
— Вполне, — торговец зыркнул исподлобья на девиц, и те убежали, держась за руки, к лавке с сухофруктами. — Его ты видишь сразу: он озлоблен на всех живущих, скуп и хитер. Злой дух тороплив — он не ведает, сколько времени ему отпущено властвовать человеком и стремится упиваться наслаждениями. Он блудлив, жаден, капризен и мстителен. — Вновь повернулся к Мурене и уточнил: — Но ты думаешь, что это все не то, верно?
— Не подходит, — произнес тот. Звезды качались вместе с ним. — Что еще может быть?
— Иногда Нанайя слышит мольбы иномирцев — она жалеет неприкаянные души и меняет местами с жителями нашего мира, которые гибнут. Если человек другого мира не хотел умирать, она дает ему шанс на вторую жизнь в этом — и в другом теле. Тогда человек, переживший отделение души и подселение новой, меняется для всех окружающих. Это тебе подходит?
— Это — да.
Звезды качнулись еще раз, и Мурена, сунув в карман торговца несколько золотых, поднялся. Как он и думал — герцог не изменился. Вместо него был другой человек, но это огорчало и радовало одновременно, ведь в ответ на его последнее письмо Его Величество предупредил, что возможно ситуация потребует кардинальных мер. И это ему совсем не нравилось — тот, кто занял тело герцога, начинал его привлекать не только с точки зрения крепкой задницы, особенно когда стало ясно, что двойного смысла в действиях Лойда нет. Интересно, как его зовут по-настоящему?
— Как жутко! — воскликнул Вилли, хватаясь за локоть Леона и озираясь. — О, Богиня!
Они шли вдоль рядов с водруженными на помосты клетками, в которых помещались не только обычные люди в цепях, — чаще это были девушки — но и человекоподобные существа имелись в достаточных количествах. На них, на вытянутые конечности, торчащие клыки и различные оттенки кожи, непривычные глазу, Леон и сам смотрел с ужасом. От лязганья железа об железо, от истеричного хохота и шума вставали волоски на руках. Страшнее было то, что рабство здесь было нормой, и Леон ничего не мог поделать.
— Что ищете, уважаемые? — спросил, вырастая перед ним, усач в высокой шляпе. — Игрушку для утех? Рабочую лошадку?
— Нам бы… — Леон облизнул сухие губы вспоминая напутствие Шу. — Самого злого раба. — Вилли повис на его локте тряпицей, наверное, представляя, что им предложат, а Леон добавил: — Мне сказали, что они самые работящие.
— Это верно, — ухмыльнулся усач, щурясь. — Следуйте за мной. Только самый злой раб у нас — Йоло — отдается в комплекте со своим братцем — увы, иначе никак, они неразлучны с детства, начинаются неприятности, если не позволять им видеться. Но вы не беспокойтесь, на обоих наложено заклинание подчинения — они и мухи не обидят.
