— Остаться вам нельзя никак, — произнес Мурена. — Слухи пойдут. Все равно кто-то, да увидит, скажут, мол, слегла невеста, а герцог — кутить. Идите…
Лойд повис на нем, обхватывая руками за шею, и Мурена чуть не замурлыкал, когда его пальцы коснулись линии роста волос — задняя часть шеи, всегда скрытая воротником и волосами, была у него особенно чувствительна. И хотя несло от герцога как от бочки с брагой, Мурена не стал препятствовать влажным ласкам его губ. Лойд лез целоваться с упорством распаленного девственника, прижимался внушительным стояком и постанывал, стоило его приобнять.
— Трахнуть тебя или… — Мурена обвел ногтем линию его подбородка, представил, как удобно было бы разместиться на сдернутой со стойла попоне, прямо на куче сена. Лойд смотрел с надеждой, как-то одним взглядом умудряясь показать, что он хочет быть ведомым, но… Но он был пьян. — Возвращайтесь к себе. Вы сегодня плохой любовник.
Лойд, не протестуя, послушно кивнул, погладил его ладонь напоследок — как сиську помял — и осторожно двинулся к выходу. Мурена, потерев руку другой рукой, рассмеялся, усаживаясь на сено. Лойд ему напомнил теленка, лезущего со своими нежностями — но почему-то это его не раздражало, хотя он думал, что давно очерствел.
Утром стало известно, что служанки отказываются носить воду для ванной — ночью, когда Весту купали, одна из девушек случайно схватилась за ее голое плечо.
— Чудом не заразилась! — воскликнула проходящая с кем-то мимо конюшни на рассвете кухарка. — Да и таскать по десять ведер туда-обратно по лестнице — мыслимо ли? Нет, мы все откажемся. Нынешний, пришибленный, герцог нас поймет. Они, графья, могут себе хворь позволить, а мы потом, кривые, куда, кому? Нет, мы откажемся. И мужики откажутся, никому это не надо, пусть хоть увольняют. Пусть кого не жалко наймут, рабов купят — как раз ярмарка приехала, шатры раскидывает…
Голоса, удаляясь, затихли. Мурена, перевернувшись на другой бок, сладко потянулся.
8
Вилли, покачивая пером на берете, рапортовал со скоростью печатной машинки в опытных руках:
— Было выплачено в качестве увольнительного армейского пособия — двести сорок тысяч и сто двадцать пять золотых, выделено на помощь с переездом и на лечение армейских инвалидов — семьдесят восемь тысяч и двадцать три с половиной золотых, на постройку и ремонт удобств и казарм — пятьдесят тысяч и двести золотых, на покупку…
Леон, подперев голову рукой, слушал его внимательно, но с ощущением тревожности в районе желудка — вино здесь было поганое, а кофе, которого он захотел сегодня утром, проснувшись в постели помятым и будто измочаленным неизвестной силой, не имелось вовсе. Хуже того, он помнил, как приставал — позорно предлагал себя Мурене, и тот вроде как почти согласился. К счастью для девственного герцогского зада, ничего серьезного для него не последовало.
— Ателье уже готово к работе, — сказал Вилли, оканчивая тираду вздохом, — но придется повременить, пока Веста не оправится.
— Это уж точно, — проговорил Леон, вспоминая утреннюю встречу со слугами, которым он дал обещание поручить заботу о будущей жене тому, кого, как они выразились, «не жалко». — И это надолго, как я понял, потому вот тебе еще одно задание — обойди все магические лавки и зарегистрируй… мм… запиши в свою книжечку, то есть, всех, кто занимается платными магическими услугами. Задокументируй, и составь указ о том, что все маги на моих землях считаются правомочными и… Как же выразиться… Разрешенными. И обязаны платить налог в казну в размере тридцати процентов от дохода ежемесячно, а за незарегистрированную деятельность назначь штраф. Любой подходящий. И то же самое со шлюхами.
Вилли выпучил круглые глазки:
— Прощу прощения?
— Шлюхи были, есть и будут вне зависимости от нашего мнения. Так лучше же иметь с этого доход, согласись? Составь коммерческое предложение… — Леон замялся, соображая, как выразиться понятнее. — В общем, составь список требований для владельцев борделей — постоянный медосмотр работниц, санитарные условия, то есть соблюдение чистоты, нормирование рабочего дня…
Кивая, Вилли строчил в своей книжечке все новые и новые пункты, загораяясь идеей — организаторская роль ему определенно нравилась. Видимо, при дворе у папеньки его способности оставались не у дел, тяжела была доля титулованного отпрыска — бесконечные приемы, поездки, обеды, охота. За устройство нововведений он взялся рьяно и у него получалось ладно, чему Леон радовался, ведь сам он, родив идею, часто не мог воплотить ее в жизнь, поскольку терял интерес в процессе. Прокрастинация была его бичом.
На второй день нововведений, как только указ, подписанный герцогом, ушел в народ, мнение масс разделилось: простые горожане были рады, так как теперь можно было без боязни ходить в публичные дома и к колдунам, — хотя и тут вышло разделение, мужчины были за шлюх и против колдунов, женщины же, наоборот, против шлюх и за колдунов, — а вот патрульные из стражи, обходящие город с утра и вечером, такой радости не высказывали. Дохода их лишили немаленького.
— Лучше вам без охраны пока не появляться на людях, — посоветовал Вилли. — Не всем ваши преобразования по вкусу.
Леон больше опасался гнева святого отца — церковь могла объявить герцога растлителем нравственности, и он готов был немного притормозить свои реформы, однако святой отец оказался святее, чем он мог помыслить, согласившись проводить исповеди для работниц борделей за щедрые пожертвования храму от лица герцога.
— Главное, дитя, не то, что ты грешишь, — напутствовал Брундо, собираясь к себе, прихватив из погребка несколько бочонков вина. — Главное то, что ты в грехах раскаиваешься. Девицы могут приходить по субботам и понедельникам, падшие женщины заслуживают двойного прощения, ибо невинны в душе и глупы, как дети.
В армии пока шло тоже сравнительно неплохо: ветеранов и инвалидов отправили на покой, новичков взяли даже тех, кто прежде укрывался от службы — теперь на жалование можно было жить лучше, чем на покосе и сборе урожая, и помимо этого еще был шанс дослужиться до чина и получить в пользование кусок земли.
За эти дни, перед открытием ярмарки, Леон успел успокоиться — Его Величество прислало гонца в ответ на весть о том, что Веста захворала, с пожеланиями выздоровления и с лучшим придворным лекарем, с которым лекарь местный сначала повздорил из-за расхождения взглядов в лечении, а потом они, намазав больную мазью на основе коровьего навоза, что должна была смягчать кожу, отправились в кабак. Тогда же Леон, услышав разговор тетушек, окучивающих больную день и ночь, узнал, что маменька ее померла от странной болезни, от которой проваливается нос. Якобы вызванной колдовством. Леон, хмыкнув, не стал просвещать их насчет сифилиса.
— Ох, убей же меня! — простонала Веста, когда он зашел ее проведать. Лежала она на кровати, завернутая в одеяла, в сорочке под горло и чепчике. По щекам и ладоням расползались коричневые пятна. — Как хорошо, что папа занят, а твои родственники этого не видят! Сказали бы, что за невесту ты выбрал… Пчхи! Ты же помнишь свою маменьку? Она бы точно сказала, если б не скончалась, что я не смогу выносить наследника!
Леон издал трудноопределимый звук, который можно было трактовать как сочувствие, и запоминая, что родительница герцога померла, как, видимо, и родитель. О своих родителях он почти не вспоминал — слишком редко они общались. Мать могла позвонить и пригласить на барбекю на выходные, но Леон знал всегда, что это делалось из вежливости, потому придумывал повод не ехать. Поэтому он так легко ассимилировался здесь, поскольку ничего его там, в родной почве, не держало, корни он пустить не успел на глубину, когда его вынули и пересадили в другой грунт. Под другое солнце, но это было не важно.
— Завтра пойду на ярмарку и куплю… помощника, — сказал Леон, не в силах произнести «раб». — Он сможет провожать тебя в часовню, как настаивает отец Брундо.
— Да, следует помолиться Нанайе и попросить скорейшего исцеления, — Веста, приложив ладонь ко лбу, всхлипнула. — Ты, наверное, уже и передумал жениться. Я такая страшна-а-ая!
