потерями для репутации. Вроде ничего страшного не произошло…
Я съежилась и старалась успокоиться, и не принимать каждый чих на свой счет. История с переобуванием длилась буквально пару минут, но и сомнений не было, что только благодаря ей меня все и запомнят. И ладно бы просто посмеялись, так нет же!
Рассусоливать Тихомир явно не привык, откровенной агрессии или неприязни не выказывал, валенки принес, а все равно хоть капельки внутреннего “Вадима” ему как-то не доставало. Еще под Ярило ходит! Оптимизм, доброжелательность, общительность, эмоциональность, — вообще не его профиль, наверняка поэтому его кто-нибудь да и проклял. Ярило, например. Сделал бы он лицо попроще, глядишь, ненавидели бы его не так активно, и меня заодно!
Девчонки теперь хихикали и косились на меня, как на предателя родины. Здесь патовая ситуация была с двойным дном: очень романтично, но так же жутко, и совсем “не по-командному”. Благана, кончено, услышит, ржать будет, до посинения.
Я опустила взгляд на торчащие из-под сарафана войлочные носы. Были бы у меня такие валенки, я бы их наверное даже не сняла, ведь просто серые, и серые под купеческие сапоги расшитые, очень разные вещи. Эти были мне велики даже несмотря на колготки, ноги согрелись моментально, но что-то подсказывает больше от души, которая в пятки ушла, чем от шерсти.
И где он их взял? Свои отдал или какие-то дежурные?..
Тут и дар не нужен, кеды он в руках уже держал, температуру на родной арене хорошо знает, вполне мог предусмотреть если не падение, так что-нибудь подобное. Он же пасс капитану отдал, и остался на нашей половине, и нет ничего удивительного, что первый подоспел. После свистка и шел прямиком на нас, это я знала наверняка, потому что так таращилась, что аж на собственную команду внимания не обратила.
Тихомир клюшкарь, отсюда наблюдательность. Еще не известно сколько он надо мной в зале стоял, может за пару секунд и пятилистники рассмотреть успел. Белогор тогда брякнул что-то в стиле: “дед шепнул”, вероятно, это какой-то очередной предматчевый ритуал. Сходить к предкам за советом, помолиться и в том духе, а тут я, жопой к верху. Со стороны точно куст сирени на черноземного цвета полу.
Трактуй как хочешь, а знак и правда неплохой.
Ребята ушли в раздевалку на перерыв, и мне теперь остается только молиться на победу. Ведь если Лучи проиграют, и кто-нибудь усмотрит на мне сирень, слишком велик шанс вылететь из “группы поддержки” за пособничество команде соперников. Кто меня потом до оберегов пустит, побоятся еще, что портить специально буду.
— Эй, — буркнула я. — У меня от вашего мычания уже в ушах звенит. Ну дал он мне валенки, так что теперь, вернуть и околеть, потому что “не наших” будет?
Есения вздохнула и обернулась:
— Будет всем нам уроком. Матчи не поход в ресторан, можно было догадаться. У меня даже в сапогах ноги замерзли.
— Мила, ты их хоть проверила? — дернула меня за капюшон Вецка. — Вдруг там бесовщина какая-то…
— Обычные валенки, гвоздей внутри не наблюдается, зубы не болят, голова не зудит, — я задрала сарафан. — Даже шитья нет, только эмблема института, форменные, наверное.
Еся согнулась и указала пальцем куда-то на пятку:
— А это что?
Я подогнула ногу и уложила ее на колено:
— Не знаю… Буквы какие-то…
— Это инициалы, — сказала Ольга. — “Т.Р.” Он же Тихон, или кто там.
— Тихомир.
— Ну тебе виднее, мы уже поняли!
— Да хватит! Мы просто в коридоре столкнулись, когда я заблудилась, он мне дорогу до арены показал, даже не представился! Сказал “тебе прямо”, и шустро умотал. Он видел, что я в кедах, наверное поэтому и валенки принес. Будь у вас возможность помочь, вы бы так не сделали?! — в бешенстве протараторила я.
Еся прикрыла рот.
— Спокойно, красна девица! — вытаращилась на меня Ольга. Девчонки надулись от смеха. — Ты глянь, волчица, как защищает! Мы ж молча завидовать не умеем, тебе ли не знать! Никто тебя ни в чем не обвиняет, как и спасителя твоего. Меня от него, правда, в дрожь бросает, но линзы снимет, будет больше на человека похож.
— Линзы? Я думала это волчье у него…
— Да ну! Волчьи глаза так не блестят и не светятся. Это ж специально под снег очи, антиблик и прочее, чтоб не слепило. Видимо, у парня со зрением проблемы. Астигматизм, может быть.
— Откуда ты все это знаешь? — восторженно уставилась я на подругу.
— Так мы ж на Шерегеш который год семьей ездим, там каждый второй в таких.
Восторг сдуло:
— А. Понятно.
Меня по новомодным горнолыжным курортам не возит никто, откуда бы знать, а в городе такое без надобности, там и снега чистого не сыщешь, только что реклама на каждом углу неоном слепит. И надо ж было подумать, что это из-за проклятия! Может он и кличку свою ведьмовскую из-за линз получил, а окружающие теперь прикалываются, ведь такое если разок приросло, как капля дегтя, хрен вытравишь.
А мне теперь как от этого избавляться? Может я преувеличиваю значимость ситуации и все о ней завтра же забудут?
Я зарылась в сумку, в которой со времен зарисовок на полу был знатный бардак. Надо хоть спасибо ему сказать, может леденец завалялся…
— О! Идут.
…карандаш в благодарность дарить как-то странно, ручки все девчачьи, как на подбор, у них тут наверное и свою канцелярию в избытке выдают. Леденцов не нашлось, зато ладинец из бисера откуда-то взялся. Мама в этот раз на славу потрудилась, даже мешочек травяной нашелся. Я уткнулась носом в красный тряпичный сверток с аккуратной алой ленточкой. Ну конечно, петрушка, зверобой и полынь, чтоб раз и навсегда. Да она такими темпами сама меня к кому-нибудь приворожит!
— Мила, — позвала меня Ольга.
— Чего?.. — мычала я, укладывая весь хлам обратно в сумку.
— Э, товарищь, те медом намазано что ли? А ну брысь отсюда! Это наша половина!
Я подняла голову и прикусила язык. Ведун запрыгнул на лавку напротив и склонил голову.
— В нашей академии, “вашей” половины быть не может, — спокойно ответил он Вадиму. — Но чувствуй себя, как дома!
— Тихомир! А ну иди сюда, черт! — крикнул ему Данияр.
Седой скользнул взглядом по прутьям где-то у моих ног и сам себе кивнул. Проверяет, не сняла ли я валенки что ли?
— Спасибо! Очень выруч-чил, — спохватилась я.
— На здоровье, — сказал парень.
Данияр оказался у нашей лавки в три шага. Он передал Белогору мои кеды и сдернул товарища на землю.
— Я не понял, — сказал капитан
