– Только из лессеров, но они ужасные на вкус.
Не двигаясь, Джон смотрел на них и просто... Ну, он был просто поражен этой женщиной. Кто еще, черт возьми, мог проделать такое? Отправиться в убежище ШУ[3]. Перерыть там все в поисках винтовки. И вернуться, как ни в чем не бывало, словно не сделала ничего особенного.
Будто почувствовав его взгляд, она обернулась.
Открыв себя эмоционально, так, чтобы не было никаких барьеров, он показал ей все, что чувствовал…
– Есть, – объявил Ви, убрав светящуюся руку и вновь натянув на нее перчатку.
Повернув футляр в сторону Хекс, Брат сказал:
– Предоставляю эту честь тебе.
Хекс опустила взгляд и приоткрыла то, что принесла с собой; сломанный механизм блокировки развалился надвое.
Внутри, в черной обивке лежала пара винтовок и сменные оптические прицелы.
– Бинго, – выдохнула она.
Она сделала это, подумал Джон. Он был готов поспорить на левое яичко, что в Рофа стреляли одной из этих винтовок. Она действительно сделала это.
Глубоко внутри него поднималась мощная волна гордости, согревая все тело, растягивая губы в улыбке, настолько широкой, что заболели щеки. Глядя на свою женщину и доказательства особой важности, которые она раздобыла, Джон был готов держать пари, что светится так, что отбрасывает тень на все вокруг.
Он был просто невероятно... горд.
– Довольно многообещающе, черт возьми, – Ви закрыл футляр. – Оборудование, которое нам потребуется, есть в клинике. И пуля там же. Пошли.
– Минутку.
Хекс повернулась к Джону. Подошла к нему. Взяла его лицо в ладони. Когда она посмотрела на него, он знал, что она читает каждую его эмоцию.
Встав на цыпочки, она прижалась губами к его губам и произнесла три слова, которые он и не ждал услышать в ближайшее время.
– Я люблю тебя, – она снова его поцеловала. – Я так сильно люблю тебя, мой хеллрен.
[1] продажа недвижимости через посредничество нескольких брокеров
[2] «Тиффани&Ко» - ювелирная компания, основанная в 1837 г. Чарльзом Льюисом Тиффани (Charles Lewis Tiffany) и Джоном Ф. Янгом (John F. Young).
[3] Сокр. Шайка Ублюдков
На другой стороне Гудзона, к югу от особняка Братства, Осень сидела в хижине в абсолютной темноте, по-прежнему на том же самом стуле, на который опустилась в начале ночи. Она уже давно выключила свет силой разума, и в отсутствие освещения заснеженный пейзаж за окном сиял под светом луны, как днем.
С ее точки обзора, река виделась широким, неподвижным пространством, хотя лед покрывал ее лишь вдоль берегов.
Со своей точки обзора, она видела немного, вместо этого перед глазами мелькали этапы ее жизни.
Много часов прошло с тех пор, как приходила Хекс – луна поменяла месторасположение, деревья вокруг отбрасывали черные тени. Во многом, время не имело никакого значения, но обладало воздействием: чем дольше Осень обдумывала некоторые вещи, тем яснее видела себя, то, что она осознала чуть раньше, уже не шокировало, а было тем, во что она погружалась все глубже и глубже...
Что-то, от чего она начала меняться…
Сначала темная черта, что пересекла зимний горизонт, казалось, была просто еще одной тенью от ствола дерева на краю владений. Только она была подвижна.
Тень была живой.
И это было... не животное.
Мужчина.
Внезапный приступ страха заставил ее подскочить, но инстинкты мгновенно подсказали, кто это был. Тормент.
Здесь был Тормент.
Первой мыслью было спуститься в подвал и притвориться, что она его не видела и, учитывая, то, что он остановился посреди газона, давая ей время узнать его, Тор казалось, сам предлагал ей так поступить.
Но бежать Осень не собиралась. Она уже столько раз делала это, что хватило бы на несколько жизней.
Встав со стула, она подошла к двери, что вела к реке, и широко ее распахнула. Скрестив руки на груди от холода и подняв подбородок, она ждала, когда Тормент шагнет вперед.
Он так и сделал. Брат медленно приближался с выражением мрачной решимости на лице, под его тяжелыми сапогами хрустел твердый снежный покров. Он выглядел все так же, по-прежнему высокий и широкоплечий, с густыми темными волосами, разбавленными белой прядью. Его красивое, серьезное лицо было безупречным.
Как странно, что она пытается разглядеть в нем какие-то метаморфозы.
Видимо, она приписывает свою собственную трансформацию всем и каждому.
Когда он остановился перед ней, она откашлялась, облегчая першение глотком обжигающе холодного воздуха, но не произнесла ни слова. Пришла его очередь говорить.
– Спасибо, что вышла ко мне, – сказал он.
Осень просто кивнула, не желая облегчать ему процесс извинений. Нет, больше никакого послабления – ни ему, ни всем остальным.
– Я хочу немного поговорить… если, конечно, у тебя есть для этого время.
Холодный ветер начал забираться под одежду, поэтому она кивнула и шагнула внутрь. Раньше воздух в хижине не казался ей особенно теплым, теперь же здесь было жарко, как в тропиках. И тесно.
Опустившись на свой стул, она позволила Торменту самому выбрать – стоять или же присесть. Он выбрал первое, и теперь возвышался прямо над ней.
Глубоко вздохнув, собираясь с силами, он заговорил четко и ясно, как если бы уже репетировал эту речь:
– Никаких извинений не хватит, чтобы исправить то, что я наговорил. Это было совершенно несправедливо и непростительно. Этому нет оправдания, и я даже не буду пытаться его искать. Я просто…
– Знаешь что? – прервала она его ровным голосом. – Часть меня хочет прямо сейчас послать тебя подальше... принять твои извинения, усталый взгляд, тяжелое сердце, чтобы больше никогда, никогда в жизни с тобой не пересекаться.
Повисло тяжелое молчание, затем он кивнул.
– Хорошо. Я понимаю. И полностью уважаю твое…
– Но, – она снова его перебила, – Я провела всю ночь, сидя на этом стуле, думая о том твоем откровенном монологе. На самом деле, я почти ни о чем другом и не думала, с тех пор как покинула тебя. – Внезапно она взглянула на реку. – Знаешь, ты, должно быть, похоронил меня в такую ночь, как сегодня.
– Да, так и было. Вот только тогда шел снег.
– Наверное, тяжело было копать промерзшую землю.
– Тяжело.
– Волдыри на твоих руках служили несомненным доказательством этому. – Она снова посмотрела на него. – Буду честной, ты практически уничтожил меня там, в палате учебного центра. Для меня важно, чтобы ты это понимал. После того как ты ушел, я не могла ни думать, ни чувствовать, не могла ничего – только дышать, и то лишь потому, что мое тело делало это по своей собственной воле.
