— Да. Что-то случилось? — она, наконец, соизволила оторваться от бумаг и глянула на меня поверх очков. Отец был прав: и что я в ней нашел? Совершенная посредственность. Это было мимолетное увлечение, вызванное вином и случайно овладевшим мной особым настроением. Я должен был об этом помнить и сдержаться, но я поддался соблазну. Теперь же я видел ее при свете дня, без романтики лунной ночи и дрожащего пламени свечи, и не находил ничего притягательного. Просто какая-то женщина: не уродина, но и не красавица. Отвращение, что я испытал прошлой ночью, слегка притупилось, и я не испытывал к ней совершенно ничего. Только ненависть — холодную ненависть, которой нельзя давать волю.
— Я не знаю, где должен спать, — напрямую сообщил я, решив, что чем быстрее выскажу суть дела, тем скорее закончится наш разговор.
Лан помолчала, оглядывая меня.
— Я думала, ты захочешь сам с этим разобраться, — наконец, сказала она. — Мужчины обычно не любят, когда вмешиваешься в их жизнь.
Не любят? Вмешиваешься? Дорогая, меня тебе подарили, так будь добра, обеспечь мне хотя бы лежанку и миску с едой!
— Но если ты просишь, — продолжила она, доставая из кармана связку ключей и снимая с нее один. — Вот ключ от покоев, что находятся в моем крыле дома, но по другую сторону. Там на двери старинная резьба, сразу найдешь. Еще что-нибудь нужно?
— Нет, это все, — коротко ответил я, принимая ключ. — Спасибо.
— Всего доброго, — сказала она и снова уткнулась в бумаги. Я постоял еще немного, соображая, не нужно ли еще что-нибудь сказать, и вышел.
Ключ жег мне руку. Это была подачка. Такая откровенная подачка, что хотелось вернуться и запустить железякой прямо в лоб этой очкастой выдре в драных мехах. Но я сдержался: в конце концов, мне тут еще жить. Вернулся, осмотрел свои новые покои, обнаружил их в полном запустении и в бессилии испинал коврик у входа. Я же отпустил слуг. Теперь некому будет таскать мои сундуки и делать здесь уборку. Мне предстояло самому решить эту проблему.
С переноской сундуков я справился довольно быстро, хотя и умаялся, исцарапался и ушиб колено. С чисткой помещения все было намного труднее. Я тысячу раз видел, как это делают наши горничные, но даже не представлял, насколько это, оказывается, тяжкий труд.
Веник и метелочка для пыли, которые я умыкнул из ближайшей кладовки, воровато пряча под плащом, нисколько не очистили помещение, только подняли пыль в воздух, отчего я несколько раз оглушительно чихнул. Пришлось открыть настежь все окна, чтобы проветрить. Рассудив, что хуже уже не будет, я решил всхлопнуть тяжелые портьеры, чтобы скопившаяся на них пыль тоже вылетела в окно. Оборвал. Цеплял обратно около получаса. Потом я всхлопнул все одеяла, покрывала и взбил подушки — благо, тут особого опыта не потребовалось. Выходить с ними в сад я постеснялся, и вскоре обнаружил, что вся пыль осела на столиках, стульях, полках, лепнине, на полу и даже на стенах. Вот уж такой подлянки я точно не ожидал. Пришлось взять в руки тряпку и протереть все. А потом протереть все еще раз, чтобы смыть разводы.
В общем, когда я домывал полы, была уже глубокая ночь. Из соседнего сада доносились звуки гуляния и соблазнительные ароматы жарящегося мяса. Наскоро сполоснувшись и переодевшись, я поспешил туда. Нет, я знал, что мне не стоит у всех на виду клеиться к женщинам, но хотя бы поесть я имел право?
Мое появление на поляне встретили молчанием. На меня уставились десятки взглядов. Музыка резко оборвалась.
— Я… кхм… только посмотреть, — жалко пробормотал я, желая сгореть вместе с этим костром. — И угоститься… Пахнет очень вкусно.
Я демонстративно потянулся к столу, стащил с него кусок мяса и принялся жевать, давясь им, но не подавая вида. Люди переглянулись, некоторые пожали плечами, и праздник возобновился. Правда, вокруг меня сформировалась пустота. Время от времени я ловил на себе взгляды девушек, но не мог понять, что они выражают: в их глазах не было ни заинтересованности, ни презрения. Скорее, они изучали меня, как невиданное животное.
— Не твоя ночь сегодня, да? — спросил Бардос, подходя ко мне. Я кивнул, не желая пояснять ситуацию.
— Ну да ничего. Скоро наверстаешь, — Бардос подмигнул мне, сверкнув глазами из-под густых бровей, а потом его увлекла какая-то голоногая девица. Она свалила его на траву и, даже словом с ним не перекинувшись, принялась за дело. Я несколько минут тупо за ними наблюдал, чувствуя, как во мне все-таки пробуждается мужское естество. Да, я не хотел свою жену. Но мое тело отказывалось жить без женщин вообще, и быть здесь, на этом празднике жизни, слушать доносящиеся отовсюду сладкие стоны, видеть эти пышные формы было настоящей пыткой. Залпом выпив бокал вина, я поднялся и, не оглядываясь, пошел прочь. Чем я вообще думал, когда шел сюда? По привычке, что ли, забрел?
Дойдя до края сада, я сошел с тропинки, уперся лбом в ствол дерева и вздохнул. Как мне теперь жить — без женщин? С юношества я не занимался такой ерундой, как самоудовлетворение. Неужели сейчас я должен опуститься до такого? Какой позор.
Мои тяжкие мысли прервал звук шагов: какая-то девушка шла мимо.
— Эй, красавица, — позвал я, не выходя из тени. Она остановилась, с интересом вгляделась в темноту.
— Подойди, не бойся: ты нравишься мне, — сказал я.
Девушка оглянулась по сторонам, хихикнула и полезла сквозь кусты на мой голос. Шалунья. И ведь не боится. Я встретил ее горячими объятиями, тут же уткнулся носом в густые волосы и жадно вдохнул ее запах. Желание вспыхнуло во мне так быстро и ярко, что я чуть не зарычал, чувствуя, как по венам потек живой огонь. Черт возьми, у меня несколько дней не было женщины! Такого со мной еще не случалось, ведь раньше рядом всегда кто-нибудь был: если не любовница, то хотя бы безропотная прислуга. Я спешно принялся расстегивать рубашку и брюки — с некоторых пор я испытывал отвращение к местной одежде и носил только крагийскую. Девушка, не ожидавшая такой заминки, ощупала меня, пытаясь понять, в чем дело, ахнула и отстранилась, тут же отбежав на тропинку.
— Чего ты испугалась? — спросил я, идя следом и уже догадываясь, что она скажет.
— Ты Эстре — Страсть Великой Матери! — в священном ужасе прошептала она.
— Ну да, — я скрипнул зубами, все еще не оставляя попыток добиться близости: нельзя же так издеваться над мужчиной! — Но сегодня не моя ночь. Сегодня с ней другой муж.
— Нет! Нет, я не могу! Только не со мной! — девушка попятилась.
— Почему? — чуть ли не в отчаянии спросил я.
— Ты демон! С тобой нельзя!
— Я не демон, я просто не асдарец, — попытался я поспорить, мягко беря ее за руку.
— Страсть Великой Матери — демон! Дух небесного дракона в тебе, и он пожрет меня изнутри, если я разделю с тобой ночь! Не подходи! Не трогай меня!
Она вырвалась и сломя голову побежала сквозь сад. Я выругался, саданул кулаком по стволу ближайшего дерева, выругался еще раз (куда более красочно), облизал разбитые костяшки и поплелся к себе — злой и неудовлетворенный. Как же я ненавижу эту страну!
Глава 5. Драконы и перья
Я не мог уснуть. Скрючившись, лежал на кровати, все еще пахнущей пылью, и пытался не думать о женщинах. Я зря туда ходил, ох, как зря! За три недели, что я гостил в Асдаре, мое тело привыкло получать удовлетворение всякий раз, как я выходил к кострам, и сейчас оно жаждало продолжения. Да еще эта девица… Я был голоден, а передо мной помахали таким сытным кусочком и тут же выдрали из почти сомкнувшейся пасти. Я был слишком возбужден, и никак не мог успокоиться. Где бы найти женщину, что согласится проводить со мной ночи? Долго я такого издевательства не выдержу. Мне уже больно.
Я ворочался на кровати, пытался уснуть, но в голове вместо снов вставали все более откровенные картинки из моего прошлого — калейдоскоп женских прелестей. Я видел, как погружаюсь в них снова и снова, а на деле лишь ерзал по простыни и стонал. Сколько же их было, черт возьми? Не сосчитать. Надо было привести с собой хоть одну. Пусть даже с мужем, наплевать. Черт, чем я думал, когда покидал Крагию чуть ли не с пустыми руками? Обиделся на весь свет, идиот. Жаждал, что меня будут жалеть, и при этом ненавидел всех, кто меня жалел. Ехал сюда, как на казнь, оставив прошлую жизнь позади. И что теперь? За душой — ни гроша. Ни дома, ни слуг, ни нормальной семьи, ни уважения, ни… любовницы.
