Мануэль лежал на спине, прикрытый покрывалом, и выглядел так, словно бы уже умер. Дурное дело. И воздух в комнате был душным, застоялым, словно бы действительно покойник в доме…
Костлявая уже пришла. В изголовье сидела, приглядись — увидишь.
— Окна отвори, пустоголовый! — первым делом велела я. — Вели мне поставить жаровню, котелок с водой и глиняную чашу. И шевелись быстрей, если жизнь брата дорога.
Дивное дело, но благородный джентльмен споро принялся исполнять указания безродной цыганки. Когда он окна открывал, руки дрожали, как у старого пропойцы. Сердце кольнуло жалостью. У меня тоже были родные… И я не знала, как бы выдержала, случись с ними что.
— Пошевеливайся! — прикрикнула я, пытаясь скрыть за злостью отчаянный страх, и начала раскладывать травы.
— Меч у меня в руках и разрублю этот узел, — прошептала я.
Когда я заполучила все требуемое, в комнату сына пришла и сама маркиза. Гнать ее прочь я не стала, она мать, все равно в стороне не удержишь.
— Ты спасешь его, девушка? — тихо спросила она, глядя, как я развожу огонь.
Хотела бы я и сама знать. Все эти дни я твердила, что спасу, смогу… Но, глядя на Мануэля Де Ла Серта, я испытывала один только ужас. То, что забирало его, было сильным, могущественным.
— Молись, хозяйка, — бросила я, ставя котелок на огонь.
Марисоль Де Ла Серта не верила в мое искусство, но готова был вцепиться в любую соломинку, если это поможет вырваться из пучины отчаяния, куда она погружалась. Через некоторое время место рядом с матерью занял и Теодоро.
Мне присутствие посторонних не мешало. Цыган — это всегда в какой-то мере еще и актер. Публика никогда не может вывести нас из равновесия.
Пока вода закипала, я шептала над ней, прося всех духов, что покровительствуют мне, не оставить в тяжелый час и свою слугу, и того, кого любит она.
Когда я принялась бросать травы в котелок, Мануэль внезапно застонал, хотя до этого лежал как покойник в гробу.
Хороший знак. Колдовство начато.
Над отваром я уже принялась шептать наговоры от беды, от лихих людей, от чужого зла. Батюшка в такой ситуации не пользовался бы ничем, кроме собственных рук, он был достаточно силен и умел, чтоб напрямую управлять силами. Я же — нет. Впрочем, с проклятием такой силы отец бы и не стал связываться. Слишком сильное, слишком глубоко вросло. Да папа и с любым иным проклятием не захотел бы дела иметь. Даже собственное — и то снять не сумел когда-то…
Снять дурное колдовство — это вам не наложить, тут все куда сложней и тоньше.
Через час наговор лег на отвар, и я ясно увидела переплетения нитей силы в напитке.
— Сама выпей сперва! — внезапно подала голос маркиза.
В каждом слове сталь и угроза.
Я изумленно взглянула на нее.
— Вот только затем и пришла, чтоб и так уже мертвого травить, — бросила я презрительно и даже не подумала делать, как она велела. — Сиди тихо, гаджо, и не мешай!
Вдруг будто откуда-то изнутри вырвались странные, словно бы и не мои слова:
— Только дурак под руку лезет, когда за ним прибирают! А ведь за тобой прибирать приходится!
Марисоль Де Ла Серта медленно осела на пол. Нет, не чувств лишилась. Просто ноги подломились, поди. А я и сама не понимала, что же сказала ей и почему.
Я налила отвар в глиняную чашку и подсела к кровати больного.
Мануэль словно бы почувствовал что-то: открыл глаза и вновь тихо застонал.
— Чш… Чш, миро камло, [4] — принялась успокаивать его я, сама удивляясь, сколько ласки вдруг проступило в голосе. — Выпей и станет легче, не больно.
На какой-то момент мне показалось, будто он услышал, но нет. Также и пребывал в беспамятстве.
— Мне… Мне дай, я сама его напою! — внезапно взмолилась маркиза, и отказать матери я не смогла, вручила чашку.
В конце концов, я все сделала, сделала как нужно, разницы, кто именно напоит молодого человека, не было.
Оказалось, была.
Стоило только капле напитка коснуться губ Мануэля, как она захрипел.
— Ах ты, ведьма! — со страхом, яростью и отчаянием напустилась на меня женщина, но мне некогда была объясняться.
Быстро отняла чашку, пока она ничего не сотворила и оттолкнула хозяйку дома одним решительным движением.
Условие было сложным. Не только видеть проклятие могли не все. Не все могли и лечить. Из-за сочувствия матери Мануэля, я едва не погубила его самого… Никогда бы себе не простила этого.
Я быстро заняла место возле больного и принялась поить его сама. Боялась, что и сейчас ему станет дурно, но из моих рук больной принял все.
Облегченного вздоха удержать не удалось.
— На дарпэ [5]… — мягко произнесла я, безотрывно глядя на него. Казалось, понемногу румянец начал возвращаться на любимое лицо.
Но не стоило обманывать ни себя, ни других. Работа для меня только началась.
Из одного кармашка я достала мирру и принялась мазать лоб, шепча заклинания. Создатель простит леди Еву, когда я вновь ей стану.
Нужно, чтобы зло не нашло дорогу назад.
Прикасаясь к Мануэлю, к его лицу, я чувствовала странное, болезненное удовольствие. Никогда мне больше не доведется испытать подобного. Леди не прикасаются к джентльменам, если они не их родственники или же мужья, без перчаток. Такая радость нам недоступна.
Успокоившаяся госпожа маркиза и Теодоро устроились по другую сторону кровати, неотрывно наблюдая за тем, что я делаю. Похоже, до них все-таки дошло, что убивать я не собираюсь.
Через пару часов стало ясно, что дело движется. Дыхание молодого человека стало более спокойным и свободным, на вид он казался практически здоровым. Осталось только то, что не могли видеть чужие глаза. Сама суть злых чар. Пора было избавить и от них.
— Что бы ни делала, сидите тихо и не мешайте! — резко велела я двум гаджо подле меня и достала из-за пояса кинжал.
Блеск стали напугал обоих, но мне не было дела до чужих страхов… На столицу уже опустилась ночь, черная, безлунная. Следовало спешить.
— Меч я держу в своих руках, — произнесла я на цыганском. — И я разрублю этот узел.
И тут зеркало, висевшее на стене в комнате Мануэля Де Ла Серта, засветилось мертвенным зеленоватым светом.
— Никому не разрубить этот узел, — услышала я отчетливо глухой, будто бы потусторонний мужской голос.
Закричала истошно госпожа маркиза и все-таки упала в обморок. Будь моя воля, поступила бы также…
Бросила опустевшую чашку в зеркало я машинально, совершенно не думая. Просто с детства я знала, что именно так лучше всего поступить, если с зеркалами начинает твориться чертовщина.
— Тэ скарин ман девэл! [6]
Звучание второго языка, бывшего для меня родным, странным образом придало мне сил. Шувани я или нет, в конце-то концов?
С жалобным звоном посыпались на пол осколки, и все снова стало обычным.
— Никому, стало быть, не разрубить? — ухмыльнулась я с чувством превосходства. — Еще поглядим.
А руки мелко дрожали. Он ведь мог прийти через зеркало, тот колдун, а такие фокусы подвластны только самым могущественным колдунам.
Не так-то легко будет сразиться за жизнь любимого.
Теодоро усадил мать в глубокое кресло и принялся хлопотать над нею. Мануэля он предоставил мне и не стал ничего расспрашивать. Совсем ничего. И за это я была так благодарна ему.
Для того, чтобы прийти в себя окончательно, мне потребовалось несколько минут и пару глотков того отвара, который я приготовила для Мануэля. По-хорошему, следовало еще передохнуть, да вот беда, время уходило как вода. Я должна была спешить.
Снова пришел черед для кинжала, которым я и разрубала нити проклятия, убивавшего Мануэля Де Ла Серта. Лезвие скользило над его кожей, едва прикасаясь. Добрая сталь не сделает зла, если ее держат руки человека, желающего лишь добра.
Когда я разрезала последнюю нить, Мануэль глубоко вздохнул, вздрогнул и потом обмяк.
