это называется смертью. И никому, Марго — никому не дано узнать раньше времени — каково это — быть летящим по ветру серебряным пеплом — узнать, не догорев до конца. Я говорю тебе это, чтобы ты не боялась костров, Марго…
Но Марго, все равно, боялась костров. Ей часто снились сны, в которых она сама горела на кострах, и иногда крестьяне — и их дети — стояли вокруг и смотрели на ее смерть с угрюмым любопытством. Так, как, наверное, смотрели на ее мать. Марго задыхалась, захлебывалась дымом, кашлем и своими собственными, раздирающими горло криками, и слышала — и чувствовала, как потрескивает ее горящая кожа — и факелом пламенеют волосы на голове. А они стояли и смотрели.
Она горела во сне — сотни раз. За тех женщин, о которых рассказывала старуха, сожженных столетия назад. За свою маму, тоже сожженную — как и они, но без суда и инквизиции, в своей собственной спальне. Дядя Владислав говорил, что это был случайный пожар — но когда он начался, дверь маминой спальни почему-то оказалась заперта снаружи. А они все стояли вокруг дома, и смотрели, как среди пылающих занавесок мечется и кричит горящая заживо женщина — и не пошевелили пальцем, чтобы хотя бы попытаться спасти ее. И, наверное, не имело такого уж большого значения, был ли это, действительно, случайный пожар — или кто-то поджег дом, заперев снаружи мамину комнату. Потому что потом они все стояли — и смотрели, как она горит, и огонь отражался в пустоте их любопытных глаз — совершенно так, как сотни лет назад толпа собиралась поглазеть на сожжение женщины, которую кто-то из них решил обозвать ведьмой.
Какая разница, почему это происходит? И почему будет происходить — еще долго-долго — до тех пор, пока люди будут жечь на кострах тех, кто чем-то отличается от них — тех, кто умнее, красивее, талантливее — тех, кого они просто не могут понять. И какая разница, где, как и из чего будут зажжены эти костры? Какая разница, если люди продолжают жечь на кострах все самое лучшее, что у них есть…
…Похожей на лицо … На бледное, перепуганное лицо маленькой девочки, которая очень не хочет — но зачем-то заставляет себя идти по грязной, размытой распутицей, дороге…
Она очень не хотела, но зачем-то заставляла себя идти по этой грязной, размытой распутицей, дороге. Ноги скользили и дрожали, и, когда Марго, наконец, завернула за черный дом с залатанной крышей, ей показалось, что она не сможет больше сделать ни шагу — от усталости и страха.
Марго просто хотела… Нет, не поиграть с ними — она бы не осмелилась навязываться шумной компании, хохочущей и возящейся за черным домом. Хотя, может, ей бы и хотелось, чтобы они окликнули ее и пригласили в свою игру… Но всерьез она не особенно верила в такую возможность. Она просто хотела… (хотя бы просто одним глазом посмотреть, во что они играют — во что-то такое интересное и веселое, вызывавшее взрывы смеха, возню, и задорные крики: «Нет, не ты! Ты криво построил! Моя бита!»)…она просто хотела пройти мимо. Потому что у нее было слишком важное дело, чтобы отвлекаться на такие пустяки.
Марго просто хотела пройти мимо. И, наверное, ей не надо было останавливаться, чтобы перевести дух и набраться смелости. Может быть, тогда она бы успела.
«Это могли бы быть мои друзья,» — подумала Марго, успокаивая себя (просто-напросто — пройти мимо. А может, даже спросить у них, где живет Анна? Нет, не очень хорошая мысль.) «Они могли бы быть моими друзьями»
Деревенских детей иногда приглашали в усадьбу — на большие праздники, чтобы они играли с Марго. Но игры не получались — маленькие гости хмуро и угрюмо топтались все вместе где-нибудь в углу, перешептываясь, и стреляя торопливыми робкими взглядами на нарядно одетую и не менее их смущающуюся панночку. Может, их просто пугал огромный неприветливый дом, который и самой-то Марго казался не очень уютным? Может, если бы она когда-нибудь сама пришла к ним в гости … Может.
«Они могли бы быть моими друзьями. И я могла бы сейчас играть вместе с ними. Я знаю много игр.» Марго знала много игр — она любила придумывать их, сидя на подоконнике своей комнаты и разглядывая мокрые деревья в сумрачном пустынном саду. Она придумывала игры — и придумывала друзей, с которыми можно было бы поиграть в эти игры. Друзей, которых у нее никогда не было.
«Они могли бы быть моими друзьями. И я могла бы сейчас играть вместе с ними.» — эта мысль подбодрила ее — немного, и она успела сделать еще несколько шагов, напоминая себе, что она собирается просто пройти мимо, — потому что ей нужно найти Анну. Как можно быстрее. Она просто пройдет мимо играющих детей — и какое, в конце концов, им дело друг до друга?
Она так и не успела разглядеть, во что они играли — возле черного (наверное, необитаемого) дома. Во что-то интересное. Складывали из чурбачков фигурки — увлеченно спорили, толкались, смеялись, отмеряли шагами какое-то расстояние — «до биты». Марго так и не поняла, что это была за игра. И так и не успела пройти мимо. Потому что они ее заметили.
Заметили — и повернулись, замолкая, один за другим, и подталкивая друг друга в бок. И она почувствовала себя еще хуже, чем тогда, когда они робко стояли в углу гостиной и смотрели на ее нарядное платьице. Ей почему-то захотелось попятиться от их взглядов.
Они стояли и молчали. И их взгляды больше не были вороватыми и смущенными. Потому что теперь они были у себя дома. А глупенькая Марго в своем нарядном платьице, пришла к ним в гости. Сама. Без приглашения.
«Я могла бы сейчас играть вместе с ними.», — напомнила она себе, «И. и Баженка тоже — могла бы…», — эта мысль была не слишком удачной, и Марго вдруг почувствовала, что ей очень страшно — и хочется расплакаться. Пожалуй, ей нужно было слушаться няньку и дядю Владислава — и не убегать из дома. Только очень жаль, что она поняла это так поздно — когда зашла так далеко по этой дурацкой дороге. Она отступила назад — очень осторожно и медленно, задрожавшими от усталости и страха ногами. Отступила всего на один малюсенький шаг.
И этот малюсенький шаг — как камушек, рассеянно шлепнутый в воду, разорвал
