- Из-за того, что я вмешался, - Райдо потянулся к лицу, но все же руку убрал. - Дважды вмешался, девочка. И если первый раз только на словах, то во второй… видишь ли, матушка и вправду всех нас любит. Даже меня, несмотря на то, что мы с ней очень разные, но любит искренне. Вот только любовь эта… любовь к живому человеку - вообще штука неудобная, особенно, когда этот человек от тебя отличается. И чем сильнее отличается, тем неудобней. Отсюда и это желание переделать… вроде, так оно лучше будет… знаешь, часто мерзкие вещи вершат из благих намерений. И матушка наша, она хочет как лучше, но в ее понимании.
Он прикоснулся, осторожно, точно опасаясь этим прикосновением оскорбить.
- Для нее Кейрен - еще ребенок. Он так и останется ребенком, который вновь выбрал себе неподходящего друга… в свое время она жестко рвала все его неподходящие связи. И закончилось это тем, что у него вообще друзей не осталось. Думаю, и меня она бы отослала, не будь я ее сыном… неудачным, но какой уж есть.
- Зачем вы…
- Ты, девочка, как-никак родня…
А глаза у него от леди Сольвейг, но этот лед - живой, пусть для льда это нехарактерно.
- Проблема в том, что с тобой Кейрен расстаться не захотел. Сама по себе ты исчезать не спешила… - он вздохнул и, руку убрав, тихо произнес. - Я вытащил его. И вернулся за тобой. Понимаешь?
Как ни странно, но да.
Понимает.
Ему не обязательно было бы возвращаться. Кто бы упрекнул?
Обвал. И пожар. Чего ради рисковать, особенно ему, который еще не здоров?
…это не было бы убийством. Чистые руки. Чистая совесть… что она сказала бы себе? Очевидно, что Таннис во всем виновата сама.
- Спасибо.
- За что?
- За то, что вернулся.
И Райдо серьезно кивнул.
- Я просто хочу, чтобы моему брату позволили, наконец, жить самому. Он заслуживает… он бестолковый, конечно. Избалованный. Тебе с ним непросто придется…
Таннис знает.
- И… что теперь?
- Ничего. Сейчас ты сделаешь нам чая. И от завтрака, честное слово, я бы не отказался. Потом мы вместе соберем вещи…
- Я уже…
- Похватала все, на что глаз упал.
Райдо умел улыбаться, пусть и улыбка его, как и само лицо, была сшита из лоскутков.
- Будешь потом страдать, что любимый подъюбник забыла.
Таннис фыркнула и рассмеялась. Наверное, такой смех, истерический, захлебывающийся, тоже естественное следствие ее состояния, но она хохотала, терла глаза и снова хохотала. Райдо не мешал.
- Простите… прости, - Таннис вытерла слезящиеся глаза. - Просто все так… смешалось. Я действительно не знаю, что мне дальше делать. Если ехать, то куда…
- Ко мне. У меня дом большой, всем места хватит. А не захочешь у меня жить, то я Кейрену предлагал летний. Ну как, летний, он так называется, а вообще нормальный дом, небольшой только…
…три спальни и гостиная на первом этаже.
Кухня.
Огромные в пол окна, которые по весне затягивало рыбьей чешуей дождя, и тогда весь мир за ними казался серым. Правда, дожди на побережье шли недолго. Они прекращались как-то и вдруг, пропуская солнце, которое по эту сторону гор было низким, крупным. И во влажном небе вспыхивала радуга.
Таннис нравилось здесь.
Берег и белый песок. Черная полоса воды, которая то подбиралась вплотную к дому, то отползала, оставляя след из длинных водорослей, а порой приносила Таннис ракушки или вот морскую звезду. Море пахло аптекарской лавкой и еще самую малость - дымом.
Оно шептало.
Успокаивало.
И вместе с Таннис отсчитывало дни на старом календаре, который обнаружился в кухонном шкафу, под переносной жаровней. Ее Райдо вытащил к навесу. И календарь прибил к стене, Таннис отрывала лист за листом, читала пожелания и скармливала огню.
Она научилась варить кофе на песке.
И придумала утренний ритуал. Просыпалась по старой привычке еще до рассвета и вставала, ступая по остывшему за ночь полу. Выходила на кухню, сдвигая плотные шторы.
Зевала.
Набрасывала халат. И снимала с полки мельницу, старую, отполированную до блеска чужими руками. К мельнице привязался запах кофе и корицы, само дерево пропиталось им. Ручка же проворачивалась туго, со скрежетом, и это тоже было частью ритуала. Как и плетеное кресло у окна. Через ручку его был переброшен плед, тот самый, с винным пятном, и Таннис, забираясь в кресло с ногами, нюхала кофе.
Пила маленькими глотками, привыкая к горечи.
Она научилась различать оттенки. Шелковый - шоколада, который добавляла на кончике ножа. Или острый - перца. Ноту лимонной кислинки, пряную терпкость кардамона.
Корицу.
Или вот еще холодную мяту… у кофе множество вкусов, для каждого дня - новый.
…а дни шли.
И Райдо, появлявшийся на берегу время от времени, мрачнел. Ничего не говорил, а Таннис не спрашивала. В конце концов, у нее есть море, кофе и покой. Разве мало для счастья?
…много.
Кейрен возвращался рывками.
Открыть глаза.
Стена серая, с тенями. И тени сползают со стены на грудь, отчего перехватывает дыхание.
Закрыть глаза. Душная темнота пропитана больничными ароматами, ее приходится глотать… едкий вкус, горький.
Открыть.
Снова стена. И на сей раз кусок подоконника с графином. Белый фаянс уродует тонкая трещина. Смотреть на нее невыносимо тяжело, пусть Кейрен и не понимает, почему, но глаза закрывает.
Снова темнота. Тяжелая какая… и тот же запах… или другой, уже цветочный.
- Нужно выпить, - она разговаривает. У темноты матушкин голос, и Кейрену хочется спрятаться от него под одеялом. В детстве одеяло помогало всегда. А сейчас не спасает.
…он сделал что-то плохое, за что ему должно быть стыдно.
Что?
Не помнит. Закрыть-открыть-закрыть… время проходит, а трещина расползается по фаянсу.
- Вот ты и очнулся, дорогой, - матушка вздыхает с облегчением и тут же хмурится. Сердита? Нет, скорее опечалена. - Выпей.
Пьет, не то воду, не то бульон, не то горький травяной настой, а может, все и сразу, потому что вкуса Кейрен не ощущает, нос же в кои-то веки подводит.
- Отдыхай…
…наверное, в стакане все-таки были травы, потому что он вновь проваливается в темноту, которая не исчезает даже когда Кейрен открывает глаза. Но эта, нынешняя, больше не непроглядна. Он видит комнату с белыми стенами и белыми же шторами, за которыми просвечивается крестовина рамы. Подоконник. Непременный кувшин. Вазу с цветами, кажется, тоже белыми.
Накрахмаленные простыни. Пуховое одеяло и тот же, резкий запах больницы.
Что с ним?
Память услужливо разворачивается.
Он с трудом дотянулся до колокольчика, и на зов появилась заспанная девушка в сером платье сестры милосердия.
