— Это какое-то сумасшествие, — сжав кончиками пальцев виски, пробормотала матушка. — Король… Но, — она вновь пытливо посмотрела на меня, — если вы говорите о дружбе, то отчего вы сияете так ярко?
— Кому не польстило бы высочайшее внимание? — удивилась я.
Родительница стремительно приблизилась ко мне, стиснула мои ладони и заглянула в глаза:
— Всего лишь друг?
— Да о чем вы, родная моя? — изумилась я. — Мне кажется, или вы пытаетесь уличить меня в чем-то предосудительном?
— Но вы отказали Элдеру Гендрику!
Всплеснув руками, я воскликнула:
— Разумеется, отказала! Во-первых, вы обещали, что я выйду замуж по сердечной склонности, а между нами с его сиятельством ничего такого нет и быть не может. А во-вторых, он вовсе не привлекает меня. Матушка, неужели вы, в угоду своим фантазиям, готовы обречь меня на мучения рядом с нелюбимым и ненужным мне человеком? Поверьте мне, спустя месяц после свадьбы мы возненавидим друг друга. Нет, нет и нет!
— Но к кому же вы тогда питаете склонность? — прищурившись, вопросила родительница.
— Мое сердце спокойно, — солгала я. — Я еще не встретила того человека, кто заставит его биться чаще. — Улыбнувшись ей, я спросила: — Зачем мы ведем этот разговор и пугаем Амбер? Поглядите, матушка, сестрице совсем дурно, но ведь это неправильно. Это утро должно приносить лишь радость, а не огорчения. Давайте оставим ненужную ссору и позволим нашей повзрослевшей баронессе Мадести насладиться дарами ее поклонников.
Ответив мне упрямым взглядом, матушка все-таки сдалась и кивнула. Она прошла к тому креслу, на котором недавно сидела я, опустилась в него и заставила себя улыбнуться:
— Вы правы, дитя, всё это не к месту и не ко времени.
Удовлетворившись тем, что со мной согласились, я поспешила к сестрице, приобняла ее и звонко поцеловала в щеку. Произошедшее было неприятно. И матушкина дотошность, и моя собственная ложь, но, наверное, более всего то, что я поняла — она никогда не одобрит моих чувств к монарху, как не посчитает его чувства ко мне великой милостью. Впрочем, я и не намеревалась вступать с ним в ту самую связь, которую подразумевала старшая баронесса Тенерис.
Однако же и это ее возмущение, и молчаливое негодование, и неодобрение, которые я читала во взоре, вызывали ответное раздражение, упрямство и горечь. Менее всего мне хотелось расстраивать своих родителей, но и позволять управлять мною по их разумению я тоже не желала. Это была моя жизнь, и как бы не прожила ее, но ответственность за выбор лежит только на мне.
— Ну что же ты застыла? — вопросила я у сестрицы. — Неужто уже успела пресытиться всеми этими слащавыми восторгами и заверениями? Я не вижу, чтобы ты держалась за щеки, а значит, зубы пока не ломит. Надо продолжать, пока тебя не стошнит прямо на очередное послание!
— Фу, — скривилась Амберли, — гадость какая.
— Это суровая данность, сестрица, — заверила я и подтолкнула ее к цветам. — Ну, давай же, дорогая, хочу после тонуть в твоем восторженном оханье.
— Тебе бы только насмехаться, — проворчала Амбер, но, кажется, расслабилась.
И пока она продолжала изучать записки, я поглядывала в сторону заветного букета и думала, что уже не смогу забрать его с собой, потому что матушка будет пристально наблюдать за мной и истолкует этот жест верно. Значит, буду довольствоваться только письмом, его вполне хватало и без цветов. Но главное, уже завтра я смогу свидеться с человеком, по которому успела истосковаться… Мечтательно улыбнувшись, я оставила сестрицу в одиночестве разбираться с последствиями своего блистательного представления обществу, а сама отошла к окну и выглянула на улицу.
Сегодняшний день опять начался с дождя, он и сейчас моросил, вновь расчерчивая стекла тонкими пунктирами. Но в моей душе не было и тени уныния, там царило солнечное лето и вера в то, что всё будет восхитительно. И за этими мыслями, я рассеянно наблюдала за воротами, видными из окна, и за экипажем, который остановился по ту сторону ограды. Деревья скрывали от меня часть кареты, оставив только возможность разглядеть вороную двойку лошадей, и часть герба на дверце, открывшуюся спустя мгновение…
Но вот мое сознание встрепенулось от узнавания того, кого я вижу, а после…
— О, Хэлл, — выдохнула я. — Это же… Это же Гард! — воскликнула я и поспешила к дверям гостиной.
— Шанриз, куда вы?
— Матушка, к нам пожаловал барон Гард, — с широкой улыбкой оповестила я и бросилась навстречу своему другу.
Не обращая внимания на попытки воззвать к моему разуму и воспитанию, я покинула гостиную. Стремительно преодолев коридор, я сбежала вниз по лестнице. Лакей еще только направлялся доложить хозяевам о визите, а я уже была в холле, опередив прислугу.
— Фьер! — воскликнула я и кинулась к нему.
— Ох, Шанриз, — опешив в первую минуту от обуревавших меня эмоций, охнул Гард. Но уже спустя короткое мгновение стиснул в объятьях, приподнял над полом и отступил в сторону, возвращая нашей встрече видимости приличий. — Доброго дня, ваша милость, — учтиво произнес барон. — Рад видеть вас в добром здравии.
— Доброго дня, ваша милость, — ответила я ему уже иным тоном, впрочем, не пряча улыбки. — И я безмерно рада видеть вас. — А после, дождавшись, когда у Гарда заберут плащ и шляпу, сжала его руку и потянула за собой. — Идемте же, мой дорогой друг, я представлю вас моей матушке и сестрице.
Он послушно прошел половину лестницы, но вдруг остановился, и я обернулась, взглянув на барона с недоумением. Он улыбнулся, отрицательно покачал головой и поднялся на следующую ступеньку. Озадаченная рассеянным выражением лица Гарда, я спросила:
— С вами всё хорошо, ваша милость?
— Более чем, — ответил Фьер.
— А ваша супруга и сын? Здоровы ли?
— Баронесса Гард и наш с ней сын в добром здравии, благодарю, ваша милость, — улыбнулся Фьер.
— Ее светлость?
— О, — отмахнулся барон, — здоровью ее светлости можно только завидовать. Она сияет ярче летнего солнца.
— Хвала Богам, — ответила я, и мы продолжили подъем.
Мы поднялись до площадки между этажами, и мои пальцы, скользившие по перилам, накрыла ладонь Фьера. Обернувшись, я с изумлением взглянула на его милость.
— Остановитесь, Шанриз, — произнес он и отвел взгляд. — Я не могу так. Не могу смотреть в глаза вам и вашим родным, зная, зачем я явился. Лицемерить я могу в отношении кого угодно, только не перед вами.
Развернувшись к нему, я спросила:
— Что терзает вас, Фьер?
— Нам надо поговорить, — ответил Гард. — Наедине.
— Ну, хорошо, — я пожала плечами и вдруг ощутила, как в груди разрастется ледяная пустота. — Государь… — начла я и оборвала себя, не в силах продолжить догадку, пришедшую мне в голову.
— С ним всё отлично, — с раздражением отмахнулся барон. Он выдохнул и попросил: — Укажите, где мы с вами можем поговорить без свидетелей. И уж потом, если вы пожелаете, то представите меня своей семье.
— Да что же с вами такое?! — воскликнула я.
— На моей душе мерзко, Шанни, но я должен всё это вам сказать, — мрачно ответил Гард и велел: — Ведите.
Кивнув ему, я продолжила подъем. Вскоре мы входили в кабинет моего отца, сейчас отсутствовавшего дома. Указав на стул, я устроилась на краю стола и выжидающе посмотрела на своего гостя, пребывавшего не в лучшем расположении духа. Барон не сел, он отошел к окну, выглянул на улицу и коротко вздохнул.
— Говорите, ваша милость, — попросила я, устав ждать откровений моего друга.
Он обернулся, посмотрел на меня… с сочувствием и произнес:
— Ее светлость… Мне велено передать вам, ваша милость, что герцогиня довольна проделанной вами работой. Она обещает не забыть ваших стараний… ради ее блага, и в награду за вашу недолгую, но верную службу, ее светлость отправляет вам подарок, который вы оцените по достоинству. — Фьер замолчал, снова бросил взгляд на улицу и закончил: — Более в ваших услугах герцогиня Аританская не нуждается. Простите, Шанриз.
