Он наклонился к земле и выбрал то, что было побольше, снова установил его на колоде и замахнулся. И это движение, мощное, лихое, именно такое, какого требовала бьющаяся внутри душа, выплеснуло ярость, гнев и боль. И Дамиан побыстрее подобрал ещё один недоколотый чурбак, чтобы ещё раз ощутить как по капле, по песчинке уходит, растворяется всё плохое и разрушительное, что он сдерживал в глубинах своей души.
Он замахивался и рубил, рубил и замахивался, и выплёскивал, выплёскивал, выплёскивал... Каждый новый замах и резкий удар приносили облегчение и радость. Чувствовать освобождение было так хорошо, так приятно, что принц улыбнулся и махнул испуганному мальчишке, чтобы принёс ещё чурбаков.
Мышцы звенели, ветерок холодил потный лоб, спину, прикрытую тонкой рубашкой, запах сухой древесины щекотал ноздри, а осеннее негорячее солнце ласково гладило его светлые, вьющиеся от пота волосы. Хорошо!
Реджи остановился лишь тогда, когда почувствовал, что больше не хочется бить и крушить, а ладони заметно саднят. Он с чувством хорошо сделанной работы вогнал топор в колоду. Глянул на свои ладони. Привычные к оружию руки хоть и не покрылись волдырями, но всё же покраснели - к такому они все же не привыкли.
Дамиан молча подошёл к поленнице, где был небрежно брошен его сюртук, надел, поправил кружева манжет. Мальчишка-слуга пристально следил за каждым его движением, стоял на месте, но, как пугливый зверёк, готовый бежать в любую секунду.
- Спасибо, парень, - сказал реджи с улыбкой, отчего мальчишка посерел и ещё сильнее вжался в деревяшки, не замечая ни острых щепок, ни трухи, сыплющейся за пазуху. - Да не бойся, я никому не скажу.
- И я, - тихо пробормотал парнишка.
Дамиан пожал плечами, дескать, делай как хочешь, хотя в душе позабавился - мальчишка не расскажет, как принц колол дрова?
И с усмешкой пошёл в сторону дворца. Жизнь уже не казалась ему такой непроглядно невозможной. Что-то да произойдёт, как-то да образуется всё.
Перла кралась по тайным ходам к галерее, стараясь ступать бесшумно. Она пользовалась утренним временем, когда ночь ещё не сменилась затяжными сумерками - самым ранним, самым удобным временем, чтобы шнырять незамеченной по королевскому дворцу.
Пустынные коридоры, за окнами – темно, и только восточный край неба сереет, и в это темноте тёмный серый плащ с глубоким капюшоном хорошо маскировал медленно крадущуюся фигуру. Застынь Перла неподвижно в каком-нибудь углу, куда свет редких настенных факелов не достаёт, и она легко сольётся с густой тенью.
Правда, была и оборотная сторона у этого сонного сумрачного утра — любой звук, как бы тих он ни был, раздавался словно грохот. Но и здесь она смогла обернуть ситуацию в свою пользу: чужие шаги Перла уловила бы задолго до того, как человек приблизится на сто шагов. А чтобы скрыть свои, надела туфли на мягкой тряпичной подошве.
Шаги стали очень тихими, почти незаметными. Да вот только беда - ноги мёрзли в обуви на тонкой подошве, да так, что она их уже не чувствовала. А нужно было ещё добраться до картины с бесконечной чередой королевских детей.
Когда Перла выбралась из тайного хода в толстой стене дворца, до галереи оставалось ещё много, очень много тихих, крадущихся шагов. Слава Плодородной, стражи было немного, да и посты в этой части дворца стояли редко — всё же не тронный зал. Перла облизнула пересохшие от напряжения губы и тихо двинулась дальше.
Надежды на то, что ответ на их записки лежит в условленном месте, не было: могли бы помощники его высочия Дамиана так быстро ответить на их вопросы? Заметили вообще их записку? Перла сомневалась. И как бы князь Марун горячечно ни утверждал, что его Рада (кто она такая, Перла не стала выяснять, экономя время) сделает всё, что нужно, и сделает быстро, верилось всё же слабо.
Хорошо, конечно, если бы было так, как он утверждал. Но привыкшая за эти месяцы к неспешности Оландезийского двора, Перла сомневалась. Очень сомневалась. Казалось, весь мир двигается будто в густой смоле – медленно и плавно, растягивая каждое движение на долгие минуты или даже часы.
Но всё же пошла в эту вылазку - им крайне нужна была информация, и пренебрегать хоть малейшей возможностью получить нужные сведения, девушка не стала. И если сегодня ничего не найдет в тайнике за картиной, пойдёт снова. Завтра утром или даже сегодня ночью: они были беспомощны, словно новорожденные котята - слепы, практически глухи, безмолвны и физически немощны. Хотя здесь только наполовину - Перла не однажды видела, что князь упорно тренируется. Вот только спасёт ли это их, неизвестно...
Ещё два шага и сдержанное дыхание, и она уже проскользнула в галерею. Всё так же тихо, крадучись, прошла в дальний неосвещенный угол. На самой длинной в галерее картине отсчитала восьмого царевича справа налево. В темноте приходилось полагаться на чувствительность собственных пальцев — раз за разом обводя контуры голов, которые прощупывались более рельефными выпуклостями на холсте. И хоть это качество было у неё не то, чтобы на высоте, но она не видела портретов, даже если приближала глаза к холсту так, что ресницами касалась его, и выхода не оставалось.
Кроме того, приходилось быть осторожной. Отсчитав очередного царственного ребёнка, Перла оборачивалась к выходу из галереи: не идёт ли кто?
Когда наконец насчитала восьмого, облегчённо выдохнула.
И сама испугалась, замерла - так громко это получилось. Застыла неподвижно, с напряжёнными ногами и руками, готовая в ту же секунду нырнуть в ближайший тёмный угол.
Ещё пару мгновений постояла, одновременно успокаивая нервное дыхание и прислушиваясь - не идёт ли кто?
И только когда убедилась, что всё тихо, медленно, чтобы шорох одежды был, как можно тише, присела и запустила руку под складки драпировки, свисавшей из-под картины и прикрывавшей нишу.
Рука, ожидавшая встретить стену, провалилась в пустоту, отчего Перла слегка пошатнулась, но устояла, удержав равновесие. Хотя сердце от испуга заколотилось, а дыхание сбилось. Пришлось сделать паузу, чтобы чуть успокоиться.
И только после этого Пера стала аккуратно, пядь за пядью, ощупывать пол, обследуя всё широкое и неожиданно глубокое пространство за ниспадавшей плотной тканью.
Перла сдержала злое слово, готовое сорваться с языка: что ж, этого следовало ожидать - в нише ничего не было. Она на мгновенье задержалась, чтобы выдохнуть и чуть наклониться, чтобы удобнее было встать, как почувствовала, что кто-то легонько тронул её за пальцы.
Перла чуть не закричала от неожиданности и ужаса.
Она закусила губу так, что от боли из глаз брызнули слёзы. Но прикосновение чужих пальцев пропало, а в руку ткнулась бумага - небольшая трубочка, которую вложили в её ладонь, а затем, обхватив её с тыльной стороны, заботливо согнули ей пальцы, чтобы драгоценность не выпала. А затем эти же чужие тёплые пальцы пожали ей запястье, выражая... сочувствие? поддержку? Или участие. Или обещание помощи.
Перла сглотнула внезапно подступивший комок - это было как доброе слово: «Ты не одна! Мы рядом! Держись!». Аккуратно вынула руку из-под драпировки. Другой рукой зажала рот, чтобы ни один случайный всхлип не вырвался наружу. Встала. И взяв себя в руки, бережно и тихо спрятала бумажную трубочку в карман плаща.
Бесшумной тенью выскользнула из галереи.
***
Большинство мужчин в комнате принцессы Тойво в королевском дворце Бенестарии чувствовали себя свободно: не смущались, сняв сюртуки и галстуки. И тем нелепее выглядели, застыв в напряженных позах. Со стороны могло показаться, что все попали под заклинание стазиса - настолько смешно некоторые держали руки или головы.
Но причина была в другом: сохраняя гробовое молчание, не двигаясь, все напряжённо наблюдали, как принцесса вложила в тонкую женскую руку, появившуюся из открытой в стене дверцы, письмо, как согнула пальцы посланнице, а после на мгновенье сжала нежное белое запястье.
Рука исчезла, а маленькая дверца закрылась в полном безмолвии.
