— Перестань, Хорнблауэр! Уж «Касабланку»-то видели все, а кто не видел, все равно знает, о чем там речь!
— Я его не смотрел и ничего не знаю. — Он быстро, невинно улыбнулся; таким улыбкам, как знают все женщины, доверять нельзя. — Наверное, занят был, когда он вышел.
Либби снова рассмеялась, тряхнула головой, и в ее глазах заплясали веселые огоньки.
— Ну да, конечно! Мы с тобой оба, наверное, были ужасно заняты в сороковых годах.
Кэл сделал вид, что пропустил колкость мимо ушей.
— Так в чем там дело? — Сюжет Кэла не волновал. Ему просто хотелось послушать ее голос и понаблюдать за ней.
Пожав плечами, она начала рассказывать. Сидеть у воды и мечтать так приятно… Кэл слушал ее взволнованный рассказ об утраченной любви, героизме и самопожертвовании. Но еще больше ему нравилось, как она жестикулирует, как голос от волнения то замирает, то повышается. И как все переживания тут же отражаются на ее лице; когда Либби поведала ему о встрече бывших влюбленных, которых вновь разлучила судьба, взгляд ее потемнел.
— Конец несчастливый, — заметил Кэл.
— Да, но мне всегда казалось, что Рик еще встретит ее… через много лет, после войны.
— Почему?
Либби легла на спину, закинув руки за голову.
— Потому что они созданы друг для друга. Когда так бывает, люди находят друг друга, что бы ни случилось. — Она повернула к нему улыбающееся лицо и тут же посерьезнела, когда заметила, как он на нее смотрит. Ей показалось, что они одни во всем мире. Не просто одни в горах — а совершенно, полностью одни во всем мире, как Адам и Ева.
Сердце пронзила острая тоска. Впервые в жизни она затосковала — телом, душой и сердцем.
— Не надо, — тихо попросил Кэл, когда она привстала, и едва заметно дотронулся рукой до ее плеча. Она застыла. — Жаль, что ты меня боишься.
— Я тебя не боюсь, — задыхаясь, словно на бегу, проговорила Либби.
— Чего же ты тогда боишься?
— Ничего. — «Какой у него бывает нежный голос, — подумала она. — Такой нежный и ласковый, что даже страшно…»
— Ты как натянутая струна. — Своими длинными гибкими пальцами он начал массировать ей мышцы шеи. Он перевернулся, и его губы оказались у ее виска, прохладные, как летний ветерок. — Признайся, чего ты боишься?
— Вот этого. — Она оттолкнула его руки. Не знаю, как бороться с тем, что я сейчас чувствую.
— А зачем бороться? — Он положил руку ей на талию, изумленный силой своего желания.
— Все так быстро происходит… — Она больше не отталкивала его. Ее сопротивление таяло в потоке горячего, острого желания.
— Быстро?! — Смех вышел натужным; он зарылся лицом в ее волосы. — Да мы знакомы почти триста лет!
— Калеб, прошу тебя. — В голосе Либби послышались тревожные, молящие нотки. Голос ее беспомощно затих. Почувствовав ее трепет, Кэл понял, что победил. Но в ее глазах он заметил смущение и понял: если он сейчас воспользуется плодами своей победы, она его, наверное, не простит.
Безумное желание, которое он испытывал, натолкнулось на что-то новое, непонятное. Он отвернулся от нее и встал. Повернувшись к ней спиной, принялся смотреть, как пляшут на поверхности воды солнечные зайчики.
— Ты всех мужчин доводишь до безумия?
Либби плотно прижала колени к груди.
— Нет… Конечно нет.
— Значит, мне крупно повезло. — Он поднял глаза к небу. Ему хотелось снова оказаться там и пронзать пространство. Одному. На свободе.
Рядом зашелестела трава. Она встала. Интересно, сумеет ли он когда-нибудь по-настоящему освободиться от нее.
— Я хочу тебя, Либби.
Либби промолчала. Она вдруг лишилась дара речи. Еще ни один мужчина не говорил ей этих простых слов. И даже если бы она уже слышала их от тысяч других мужчин, сейчас они прозвучали бы по-новому. Никто не сумел бы произнести их вот так…
Доведенный до края пропасти ее молчанием, Кэл круто развернулся к ней. Теперь перед Либби был не прежний дружелюбный симпатяга, а разгоряченный, отчаянный и очень опасный мужчина.
— Черт возьми, Либби, ты думаешь, я каменный? По-твоему, мне легко притворяться рядом с тобой? Неужели у вас такие законы, которые запрещают говорить и чувствовать, что хочешь? Тогда вот что: к черту их! Я хочу тебя, и, если пробуду рядом с тобой подольше, я тебя получу!
— Получишь меня? — От внезапно охватившей ее истомы Либби не могла даже злиться. Но его слова мигом отрезвили ее, и она вся сжалась, словно пружина. — Как новую игрушку? Как машину с витрины? Кэл, ты можешь хотеть все, что заблагорассудится, но, когда такие желания касаются меня, я тоже имею право голоса!
Она вся пылала, в глазах плясала ярость, в волосах цветы. Вот такой он и запомнит ее — навсегда. Он понимал, что воспоминание будет горьковато-сладким.
— Ты имеешь все права на свете! — воскликнул он и, схватив за обе руки, притянул ее к себе. — И все же я кое-что получу от тебя, прежде чем уйду.
На сей раз она сопротивлялась. Гордость и гнев заставляли ее вырываться. Подавив сопротивление, он прижал ее к себе и, заглушая бурные возражения, впился в ее губы страстным поцелуем.
Он целовал ее совсем не так, как в первый раз. Тогда он ее соблазнял, убеждал, искушал. Сейчас он ею обладал — и не так, словно имел на нее какое-то право. Он просто брал, что хотел, не обращая внимания на ее приглушенные вскрики, на попытки освободиться. По спине у нее пробежал холодок, тут же сменившийся жаром чистого, беспримесного желания.
Либби не любила, когда ее к чему-то принуждают. Она привыкла все решать сама. Как твердил ей разум — и разум, конечно, прав. Но тело, не слушаясь разума, рвалось на свободу. Она наслаждалась своей силой, напряжением, даже злостью. На его натиск она отвечала своим натиском, на его силу — своей силой.
Когда она вдруг ожила в его руках, Кэл забыл, кто он, где и почему. Едва он ощутил ее страсть и мощь, исчез окружающий мир и время, в котором этот мир существовал. Все стало таким же новым, волнующим и пугающим, как и для нее. Он ни о чем не думал. Не мог ни о чем думать. Она была такой же неотразимой и неодолимой, как земное притяжение, которое удерживало их на земле, в то время как сердца готовы были выскочить из груди.
Он осыпал ее поцелуями.
Вокруг все кружилось. Застонав, она обхватила его руками, словно боялась упасть. Мир вокруг вертелся все стремительнее, неудержимее… Либби перестала что-либо понимать. Ей стало трудно дышать. Наконец она задохнулась и обмякла. Потом услышала журчание ручейка, шепот ветра в соснах.
Сверху пекло солнце. Либби казалось, что она поднимается вверх на вращающемся облаке.
В этот миг она со всей очевидностью поняла, что влюблена.
