— Позвоню?
Увидев его озадаченный взгляд, она снова обеспокоилась. Может, травма сильнее, чем ей кажется?
— Ну да. Позвонишь родным, друзьям, начальству.
— Верно. — Он снова взял ее за руку и принялся с рассеянным видом нюхать сорванные цветы. — Ты знаешь координаты того места, где ты меня нашла?
— Координаты? — Смеясь, Либби села на берегу узкого бурного ручья. — Нет… Могу только пальцем показать: ты упал где-то вон там. — Она махнула рукой в юго-восточном направлении. — По прямой километров пятнадцать, а по дороге вдвое дольше.
Кэл опустился на землю рядом с ней. От нее исходил свежий аромат, как от цветов, только более волнующий.
— А я думал, ты ученый.
— Ну и что? Я не умею определять широту, долготу и все такое. Вот спроси меня про новогвинейских «охотников за головами», и тут я не ударю в грязь лицом.
— Пятнадцать километров… — Прищурившись, Кэл осматривал опушку леса. Вдали лес редел, и над деревьями поднималась округлая вершина горы. — Неужели между твоей хижиной и местом катастрофы ничего нет? Ни города, ни поселка?
— Нет. Здешние края до сих пор остаются малонаселенными. Правда, время от времени сюда забредают туристы.
Значит, маловероятно, чтобы кто-то обнаружил его звездолет. Одной заботой меньше. Сейчас главное — найти звездолет без Либби. Наверное, легче всего будет уйти с рассветом, уехать в ее средстве передвижения.
Уехать можно только завтра… В нем все забурлило от нетерпения. Только сейчас он понял, насколько драгоценно время. Время драгоценно и… непредсказуемо, и он не имеет права его терять.
— Мне здесь нравится, — сказал он совершенно искренне. Ему действительно нравилось сидеть на прохладной траве и слушать журчание ручейка. Интересно, что будет на этом месте через двести лет? Что он здесь найдет, если вернется в свой мир?
Гора наверняка останется; окружающий лес тоже. И ручеек будет по-прежнему бежать по тем же камням. Но Либби уже не будет… Ему стало больно.
— Когда я вернусь домой, — медленно проговорил он, — я буду вспоминать о тебе.
Будет ли он вспоминать? Либби смотрела в воду. На ее поверхности плясали солнечные блики. Почему ей так не хочется думать о том, что он скоро уедет?
— А может, ты еще когда-нибудь вернешься в наши края?
— Когда-нибудь вернусь. — Он рассеянно играл с ее рукой, перебирая пальцы. Если он вернется сюда через двести пятьдесят лет, она превратится в призрак, в мираж, воспоминание о несбыточном. — Ты будешь по мне скучать?
— Не знаю. — Руку Либби не выдернула, потому что поняла, что скучать будет, и гораздо больше, чем он того заслуживает.
— А по-моему, будешь… — Кэл забыл в эти мгновения и свой звездолет, и свои вопросы, и свое будущее. Все заслонила собой Либби. Он начал вплетать ей в волосы сорванные цветы. — Звезды, луны и галактики называют именами древних богинь, — прошептал он. — Потому что они считаются сильными, красивыми и таинственными. Мужчина, простой смертный, никогда не мог по-настоящему завоевать их.
— Почти у всех народов есть своя мифология. — Либби откашлялась и принялась разглаживать складки на своих мешковатых брюках. — В Античности астрономы…
Не дослушав, Кэл развернул ее лицом к себе.
— Я сейчас не о древних мифах. Хотя с цветами в волосах ты в самом деле похожа на богиню. — Он легко тронул лепесток, коснувшись ее щеки, и продекламировал: — «Меж дев волшебными красами пленяя взор, ты дух тревожишь мой, и, слаще музыки над синими волнами, мне мил, прелестен голос твой».[1]
Либби встрепенулась. Оказывается, он еще опаснее, чем ей казалось. Мужчина, который умеет так улыбаться и при этом читает стихи Байрона, по-настоящему опасен. Да еще с глазами цвета предзакатного неба — темно-голубыми, почти синими. Она никогда не думала, что способна забыться от одного взгляда…
— Пора возвращаться. У меня еще много дел, — строго сказала она.
— Ты слишком много работаешь.
Либби, насупившись, отвернулась, и Кэл удивленно спросил:
— Что я опять сказал не так? Нажал не на ту кнопку?
Злясь больше на себя, чем на него, она пожала плечами:
— Я злюсь потому, что все мне так говорят. Иногда я даже сама себя спрашиваю, почему я столько работаю.
— Но ведь это не преступление, верно?
Либби невольно рассмеялась — до того покаянно он на нее смотрел.
— Нет, во всяком случае — пока.
— Разве преступление — взять на день выходной?
— Нет, но…
— Нет — и хватит. Скажи себе: настало время «Миллера». — Натолкнувшись на ее ошарашенный взгляд, Кэл развел руками: — Как в рекламе…
— Да, понимаю… — Она внимательно разглядывала свою руку, лежащую на коленях. То цитирует Байрона, то повторяет глупую рекламу пива. — Хорнблауэр, время от времени я сомневаюсь в том, что ты настоящий.
— Настоящий, можешь не сомневаться. — Кэл потянулся и посмотрел на небо. Под ним прохладная и мягкая трава; ветерок лениво шелестит в кронах деревьев. — Что ты видишь там, наверху?
Либби запрокинула голову.
— Небо. Голубое небо, и на нем, слава богу, всего несколько тучек, да и те уйдут к вечеру.
— Тебе никогда не было интересно, что там, дальше?
— Где — дальше?
— За этой синевой. — Полузакрыв глаза, Кэл вспомнил бесконечные россыпи звезд, черноту космоса, безупречную симметрию, спутники, которые вращаются по орбитам планет. — Ты никогда не представляла, сколько там, вдали, других миров?
— Нет. — Она видела лишь голубой небесный свод, и на его фоне горы. — Наверное, потому, что я больше думаю о мирах, которые существовали раньше. В силу своей работы я смотрю вниз, на землю, а не на небо.
— Если хочешь, чтобы мир и красота сохранились, почаще смотри на звезды. — Кэл одернул себя. Глупо тосковать по тому, что так легко потерять. Как странно, что он так много думает о будущем, а Либби — о прошлом, хотя у них есть настоящее здесь и сейчас. — Какие ты любишь фильмы и какую музыку? — сухо спросил он.
Либби покачала головой. Как у него скачут мысли!
— Раньше ты говорила, что для развлечения смотришь кино и слушаешь музыку. Вот я и спрашиваю, что тебе нравится?
— Мне много чего нравится. А фильмы… И хорошие, и плохие. Вернее, я во всем могу найти что-то хорошее.
— Какой у тебя любимый фильм?
— Трудно назвать сразу… — Но он так настойчиво смотрел на нее, так серьезно, что Либби наугад выбрала один из списка своих самых любимых: — «Касабланка».
Ему понравилось звучание слова, то, как она его произнесла.
— О чем он?
— Перестань, Хорнблауэр! Уж «Касабланку»-то видели все, а кто не видел, все равно знает, о чем там речь!
