Но самая впечатляющая из всех росписей скрывается в конце главной конюшни. На этой картине изображены море и какой-то мужчина — возможно, давно забытый океанский бог, — который тащит в воду лошадь. Вода на картине — цвета крови, а лошадь красная, как волны.
Такие лошади — самые старые обитатели на острове.
И везде видны следы былой жизни этой конюшни. Стойла в ней огромные, как три обычных, и Малверн поделил их, чтобы мы могли разместить побольше спортивных лошадей, которых он продает на материк. Дверные проемы — железные, дверные ручки поворачиваются только против часовой стрелки, а над одним из порогов что-то написано красными руническими символами. Пол десятого стойла, ближайшего к утесам, запачкан кровью, стены выгибаются аркой и сплошь покрыты пятнами словно от морской пены. Малверн много раз перекрашивал здесь все, но как только восходит солнце — все пятна опять становятся видны. Одно из них, рядом с дверной ручкой, похоже на отпечаток человеческой ладони с растопыренными пальцами.
В общем, ясно, что в этих строениях далеко не всегда жили изящные спортивные лошади.
Я наконец заканчиваю уборку стойл и отделения для приготовления корма, а заодно и всякую прочую работу, какую только мог для себя придумать, потом гашу свет и остаюсь один в темном, древнем брюхе конюшни. Один из кабилл-ушти фыркает, другой отвечает. И хотя я знаю, что это лошади, моя кожа покрывается мурашками. Все остальные обитатели конюшни хранят молчание и настороженно прислушиваются.
Вообще-то на самом деле я не хочу владеть конюшнями Малверна ни в каком их виде. Я не желаю иметь дел с богатыми покупателями, каждый октябрь приезжающими на бега и для покупки породистых лошадок Малверна. Мне не нужны ни его деньги, ни его репутация, ни возможность заниматься чем угодно, уезжая с острова. Мне не требуется сорок голов лошадей, чтобы ощущать себя полноценным человеком.
А хочется мне вот чего: иметь собственную крышу над головой, открытые счета у Грэттона и Хэммонда, но самое главное — мне нужен Корр.
Впервые за девять лет я запираюсь в своей квартире, помня о Мэтте Малверне и его здоровенных кулаках. Я долго лежу без сна, прислушиваясь к тому, как яростно бьется о скалы океан на северо-западном берегу острова, и думаю о пегой кобыле.
Наконец я засыпаю, и мне начинает сниться тот день, когда я смогу повернуться спиной к Мэтту Малверну и отправиться своей дорогой.
Пак
Рассвет едва занимается, когда я спешу к большому загону, где пасется Дав. Ужасно холодно. «Холоднее, чем в аду» — так говаривал мой папа, а мама всегда интересовалась: «Ты вот такому языку хочешь научить сыновей?» И так оно и было на самом деле, ведь Гэйб тоже однажды так сказал. Да, сегодня холодно, но не настолько, чтобы подморозить грязь, — такое вообще в очень редкие годы бывает, — так что я поскальзываюсь и вздрагиваю и дрожу по пути через грязный двор. Я стараюсь не замечать того, как нервничаю. Это почти помогает.
Я зову Дав и колочу кофейной жестянкой по столбику ограды. Корма я принесла немного — я дам ей еще после нашей тренировки, — но в общем достаточно, чтобы ее привлечь. Я вижу ее грязный крестец, что высунулся из-под навеса. Хвост Дав даже не вздрагивает, и я снова поднимаю шум.
Я подпрыгиваю на месте, когда прямо у моего правого уха раздается голос Финна:
— Она же знает, что ты чокнутая, вот и не хочет подходить.
Я окатываю Финна бешеным взглядом. Где-то в Скармауте кто-то готовит мясной пирог, и ветер доносит до нас его запах. Мой желудок тут же отзывается громким урчанием, как будто хочет рвануться навстречу соблазнительному аромату.
— Я не чокнутая. А тебе разве не следует сейчас прибираться в кухне или что-то еще такое делать?
Финн пожимает плечами и встает на нижнюю перекладину изгороди. Холод на него как будто не действует.
— Дав! — весело зовет он.
Я с удовлетворением отмечаю, что Дав ни на дюйм не сдвигается с места, слыша его голос.
— Ну, — заявляет Финн, — она просто бесполезная кляча, вот что. Чем ты сегодня займешься?
— Отведу ее на пляж, — говорю я и касаюсь носа тыльной стороной ладони; погода такая, что мне кажется: из носа вот-вот потечет, хотя пока все в порядке.
— На пляж? — переспрашивает Финн. — Зачем?
Мысль о том, что нужно ему отвечать, раздражает меня, как и сам ответ, потому я просто достаю из кармана шерстяной куртки лист с правилами бегов и протягиваю Финну. Пока он разворачивает листок, я снова стучу жестянкой по столбику и пытаюсь не слишком жалеть себя, пока Финн читает. Я точно знаю, когда он добирается до того самого места правил, потому что он вдруг поджимает губы.
Когда мне впервые пришла в голову мысль об участии и бегах не на водяной лошади, а на Дав, я думала, что смогу тренировать ее где-нибудь вдали от пляжа и только в день бегов приведу туда. Но в правилах, которые дала мне Пег Грэттон, четко сказано: я не могу этого сделать. Все участники должны тренироваться в ста пятидесяти ярдах от береговой линии. Штраф за нарушение: дисквалификация и потеря денежного взноса. Мне даже кажется, что все это придумано специально для того, чтобы помешать лично мне, хотя я и понимаю, что тому есть серьезные причины. Никому не хочется, чтобы водяные лошади бешено носились где попало по острову, тем более до ноября осталось совсем немного.
— Может, ты могла бы попросить сделать для тебя исключение? — предполагает Финн.
— Я вообще не хочу, чтобы они меня замечали, — возражаю я.
Если я пойду к распорядителям и устрою шумиху по поводу Дав, меня могут сразу дисквалифицировать. В данный момент мой план кажется мне абсолютно несбыточным. И все это из-за брата, который ушел из дома еще до того, как мы с Финном проснулись.
Мы с Финном разом настораживаемся, когда слышим шум автомобильного мотора на ведущей к дому дороге. Машины всегда были дурным знаком. На острове они есть лишь у немногих, и еще меньше островитян могли бы найти причину для того, чтобы приехать к нам. Обычно сюда являются только те, кто не трудится снимать шляпу, здороваясь, а просто протягивают нам неоплаченные счета.
Финн, храбрая и отчаянная душа, мгновенно исчезает, предоставив мне разбираться во всем в одиночку. Деньги все равно придется отдать, как бы то ни было, просто чувствуешь себя немного лучше, если не сам их отсчитываешь в чужие руки.
Но это не сборщик денег по счетам. Я вижу длинную элегантную машину размером с нашу кухню, с большой и тоже элегантной декоративной решеткой — размером с контейнер для мусора. У машины круглые симпатичные глаза с хромированными бровями; ее выхлопная труба выдыхает белые комочки пара, которые расползаются вокруг колес. И она красная, эта машина, — не такая красная, как та водяная лошадь, которую я вчера видела на пляже, но такая, какую только может вообразить человек. Красная, как леденцы. Красная настолько, что хочется ее попробовать или хотя бы намазать ею губы.
