— Ты так грустно говоришь о маме, — насторожилась я. — Она…
— Жива, родная. Но выпила из Источника Забвения и ничего ни о ком не помнит.
— Зачем? — растерялась я.
В прочитанных в библиотеке книгах Источник Забвения описывался, как последнее средство умирающих. Воду из него пили, когда хотели без страха расстаться с этой жизнью. Все воспоминания стирались мгновенно и навсегда.
Бабушка какое-то время молчала, потом то ли вздохнула, то ли застонала, я так и не смогла опознать звук, вырвавшийся из ее груди.
— Ольгера — наш единственный ребенок, любимый и желанный. Богиней она не стала, но магией владеет, бытовой. Мы с твоим дедом чересчур сильно ее опекали, пытались оградить от всех проблем и забот, оттягивали, как могли, знакомство с жизненными тяготами. Она выросла, как сказали бы на Земле, немного инфантильной. Именно поэтому я старалась не допускать подобных ошибок в твоем воспитании. Хотя ты характером все равно пошла в мать…
— Такая же инфантильная? — уточнила я, грустно усмехнувшись.
— Такая же закрытая. По меркам Земли ей исполнилось двадцать, когда она встретила твоего отца, бога одного из дальних миров. Первая любовь, говорят, самая сильная. Ольгера на крыльях летала. Запретила нам с дедом вмешиваться в их отношения. Потом забеременела, отправилась к нему, рассказать, и вернулась поникшая. На расспросы не отвечала, никого не хотела видеть. Мы с дедом перепугались тогда сильно. Пытались найти твоего отца, а его как след простыл. Ольгера увядала на глазах, отказывалась от всего, даже от еды, не выходила из комнаты. Я перенеслась с ней в то самое имение. Там она не то чтобы ожила, но, по крайней мере, привычные стены перестали давить. Деда твоего я застала с той женщиной, когда вернулась за своими вещами. Не буду рассказывать, как мы с Ольгерой пережили ее беременность. Я страшилась оставить ее одну, если сама не подходила, то отправляла с ней лейту имения. Потом родилась ты. Ольгера на некоторое время пришла в себя. Но и только. В тот день мы были заняты: я — тобой, лейта — делами усадьбы. Отвлеклись буквально на час-полтора. Ольгере этого хватило. Она выкрала из моего кабинета одно из колец, портативных порталов, и отправилась к источнику. Оставила что-то вроде записки. Мол, прости, мама, не могу его забыть, жить не хочу. Ну, и указала, куда отправилась.
— А ты?
— А я опоздала, милая.
— И где теперь мама?
— Все в той же усадьбе. Физические навыки у нее остались. Она ухаживает за цветами, шьет, вышивает, живет, как может. Но никого не помнит и ни о чем не знает.
— А папа? Мой папа?
— Твой дед все это время искал меня, не зная, внук у него или внучка. Ему было не до твоего отца. Я на Земле, лишенная большей части своей магии, тоже не могла заняться поисками. Сейчас, если хочешь…
— Не знаю, — оборвала я бабушку. В груди бушевал ураган из чувств. Горечь, тоска, отчаяние, обида. Мама, считай, променяла меня, своего ребенка, свою родную дочь, на другого мужчину, предала меня. Хотелось плакать от душевной боли. Я закусила губу, резко качнула головой. — Не знаю я, чего хочу. Бабушка, почему… Почему все так…
Я все же разрыдалась, не сдержавшись. Слезы текли по щекам, я не вытирала их. Бессмысленно. Все это бессмысленно. В детстве я фантазировала, что мои мама с папой просто потерялись где-то, может, пропали без вести, но обязательно найдутся, чуть позже, я смогу их обнять, поцелую, мы все вместе будем жить счастливо. Не получится. Теперь точно не получится.
Бабушка ласково обняла меня, прижала к себе.
— Поплачь, милая. Нужно выплакать свои чувства. Ты слишком закрыта, а эмоции нужно показывать, хотя бы так.
Глава 27
О птица ночи! Жалобу свою
Ты изливаешь в полночь скорбным стоном
Не оттого ль, что в северном краю
Родится холод — смерть росткам зеленым?
Не оттого ль, что, облетев, листва
Тебя лишит укромного навеса?
Иль зимних бурь страшишься ты, сова,
Ночной тоски безжизненного леса?
Твой стон летит в неслышащую тьму.
Всегда одна, зловеща и угрюма,
Ты не вверяешь в мире никому
Своих тревог, своей бессонной думы.
Пой, плакальщица ночи! Для меня
Твой грустный голос — тайная утеха.
В полночной тьме без звука и огня
Твои стенанья продолжает эхо.
Роберт Бернс. «Сова»
— И что теперь? — успокоившись, я отодвинулась от бабушки. — Ты, я, дед, эта гостинца… Когда, кстати, ты успела ее организовать?
— Во время одной из ссор с твоим дедом, до всей этой истории. Тебя, родная, еще в проекте не было, а Ольгера заканчивала учебу в университете одного из магических миров. Я сама не ожидала, что здесь из небольшого домика, построенного, чтобы спрятаться от всего мира, вырастет гостиница, да еще и впитает часть моей божественной силы. Когда же это случилось, я решила оставить все, как есть, изредка наведывалась сюда под чужими личинами, проверяла, чем заняты новые и старые работники.
— А теперь?
— Что «теперь»?
— Теперь что? Дальше? Меня вытащили сюда с Земли, я тут то ли работаю, то ли глупостями занимаюсь, еще и женихи вокруг увиваются.
Бабушка мягко улыбнулась, погладила меня по взъерошенным после эмоционального выплеска волосам.
— Я не вижу, чтобы ты горела желанием выйти замуж. Видимо, ни один жених не по сердцу.
Я досадливо дернула плечом:
— Они все с удовольствием станут твоими родственниками, а не моими мужьями.
— Все ли, милая? — и лукавая улыбка на губах.
— Ты о чем? — недоуменно моргнула я. — Хотя вернее будет сказать: о ком? Ни один из них не выказывает никаких чувств, кроме чванливости, самодовольства и снобизма. Кстати, принц троллей, просящий моей руки, будет добиваться встречи с тобой и дедом. Я сказала, что в моем мире невесты слова не имеют, и все решают старшие родственники.
— Как полезно иногда знать традиции разных народов, пусть и земных, — беззлобно поддела меня бабушка.
Я покраснела.
— Он хам, ба. Я с ним даже за одним столом сидеть не желаю
— Значит, не станешь, — посерьезнев, кивнула бабушка. — Не беспокойся об этом. А насчет гостиницы… Хочешь — оставайся ее хозяйкой. Не хочешь — поехали с нами с дедом домой. Все зависит только от твоего желания. Мы тебя ни к чему принуждать не будем.
Бабушка поднялась:
— Мне кажется, тебе надо немного побыть одной, родная. Только, пожалуйста, не плачь. Слезы здесь не помогут.
Я молча смотрела, как она поднимается, выходит из кабинета и оставляет меня наедине с клубком противоречивых мыслей и чувств.
Разобраться в себе мне не дали. Появившийся через пару минут на пороге кабинета Парис посмотрел с любопытством, но обратился по существу вопроса:
— В гостинце появились горгулья и дриада. Утверждают, что у них разбиты сердца, и просят разрешения устроить вечер танцев с приглашенными в гостиницу мужчинами разных рас.
Воображением я обладала вполне живым. Представив себе, во что превратится гостиница после хотя бы двух-трех бутылок спиртного, я качнула головой:
— Здесь не бордель.
— Я ответил то же самое, — кивнул Парис. — Они потребовали начальство.
В голове у меня внезапно появилась одна необычная идея.
— Начальство, значит, — я встала из кресла. — Где Агнесса?
— Возле Лины.
— Пусть поднимается в номер этих двух красавиц. Где их поселили?
— Люкс. Рядом с апартаментами принца троллей.
Великолепно. Практически то, что надо.
— Я перенесусь сама, а ты, пожалуйста, сходи за Агнессой, — я хищно улыбнулась. Парис вздрогнул. — Обещаю: все останутся живы. И практически здоровы.
— Это ты после разговора с родными такая «добрая»? — уточнил Парис.
— Именно, — кивнула я. — Считай, во мне проснулась жажда деятельности.
— Бедная та гостиница…
Я затормозила напротив Париса, с изумлением моргнула. Он язвит? Этот вечно серьезный оборотень язвит?! Поистине, сегодня день открытий.
