продать.
— Продать наследие предков?!
Он дурак?
Продать плохо, а смотреть как всё рушится ему нормально?
— Нет, помереть с голоду, но все вазы положить в гроб.
Гарет опускает голову и тихо выдыхает:
— Распоряжайтесь.
Я была слишком груба?
Пока я пытаюсь понять, почему на здравое предложение он отреагировал острым неприятием, мы входим в его Опочивальню.
Рано утром, когда Гарета не было, я успела побывать в его спальне, не задерживаясь пройти личную комнату и осмотреться в кабинете. Гостиную же я видела лишь мельком, и сейчас я с удивлением обнаруживаю, что вся мебель скрыта пропылёнными, некогда белыми, а теперь тёмно-серыми чехлами. Стены голые, ни картин, ни гобеленов. Ваз, статуэток и прочих потенциально дорогих мелочей я не вижу. Их уже распродали или вынесли в кладовую?
Гарет приводит меня в кабинет, отодвигает для меня стул. Спинка не резная, а сплошная, то есть гарнитуры в кабинетах не парные. Не знаю, что мне даст это наблюдение…
Заняв место во главе стола, Гарет сцепляет руки. Он выглядит подавленным.
— Мне жаль, — начинаю я.
— До вашего прибытия, Даниэлла, хозяйственного рода решения номинально были на Бетти, но вы же видите, что распоряжаться нечем, и быт по своему усмотрению устраивала тётушка Хлоя. Говоря откровенно, мне в голову не приходило, что можно продать наследие предков. Если у вас получится… Даниэлла, так о чём вы хотели поговорить?
Он меняет тему.
Ладно.
Я протягиваю руку.
Мне довольно легко удаётся приказать синему цветку проявиться. На тыльной стороне ладони проступает яркий неоновый контур повторяющей изображение цветка в храме. Второй цветок не сопротивляется моей воли, он просто глух, и мне не удаётся заставить его засветиться. Неужели он был одноразовым? Вряд ли.
А если искать в себе не печать, а ключ?
От перемены слов вряд ли что-то изменится, но я, раз других идей нет, пробую, и неожиданно чувствую оклик. Внутри словно печку на миг открыли. Меня обдаёт волной обжигающего жара, поднявшейся откуда-то из груди в голову и тотчас схлынувшей в пустоту.
Что это было?
Может, не стоит играть с огнём? В самом буквальном смысле…
Но мне нужно показать огненный цветок Гарету.
Я вспоминаю, каким я видела цветок, и в этот раз отклик приходит. Мне приходится приложить усилие, чтобы цветок появился на коже. Алый контур разгорается, повторяя изгибы синих линий, и два цветка оказываются словно бы переплетены лепестками.
Получившаяся картинка отдалённо напоминает пазл из двух деталек.
Надеюсь, мне не придётся добывать цветы всех семи красок?!
— Я хочу спросить вас вот об этом, Гарет. Печать я получила в храме во время брачного ритуала. Что означает второй цветок?
Только бы не второго мужа…
Подавшись вперёд, Гарет подхватывает мою руку обеими ладонями, всматривается в изображение и, словно не веря своим глазам, касается огненной линии, но тотчас отдёргивает руку, а я ощущаю запоздалый прилив тепла от ладони вверх к локтю. Гарет… обжёгся?
И почему он ничего не говорит? На его лице явственно читается замешательство.
Чуть ли не носом уткнувшись в тыльную сторону моей ладони, Гарет рассматривает рисунок довольно долго. Наконец, он поднимает на меня взгляд и разжимает пальцы, но я… Его рука такая тёплая, что я не спешу разрывать касание.
— Даниэлла, когда вы увидели новый цветок?
Это важно?
— Утром.
Я понимаю, что важно рассказать и про конверт, и про зеркало, и я ни в коем случае не собираюсь скрывать, но сперва мне хочется услышать хоть что-то.
— Простите, Даниэлла.
— Вы мне не расскажете? — спасибо, что врать не стал. Отличить ложь от правды я бы вряд ли сумела.
— Мне нечего вам рассказать. Больше пяти веков назад случилось то, что в родовых записях называют Второй Потерей. Глава рода, его супруга, младший сын и незамужняя сестра погибли в пожаре. Наследник, четырнадцатилетний мальчишка, уже учился в Военной Академии, и это его спасло.
Гарет прерывается.
Кажется, до него доходит, что он уже довольно долго держит меня за руку. Он неловко отстраняется, и я опускаю ладонь на стол, а цветки горят словно бы ярче.
Надо как-то отреагировать на рассказ.
— Ваш предок справился.
— Пожар уничтожил некоторые реликвии, всю библиотеку, архив, документы… Что-то Верон восстановил по памяти, но, как вы понимаете, многое было утеряно.
— Вы сказали “Вторая Потеря”. Значит, была и Первая?
— Да, Даниэлла. Во главе рода остался малолетний преемник, а документы и книги точно также были потеряны. Я никогда не слышал о двойной печати, не видел двойного изображения.
— В храме на стенах один цветок.
— Да. И появление второго… ставит меня в тупик. Сведения о нём были давно утеряны.
Такое впечатление, что история графского рода это история о затянувшемся угасании. И мне не повезло стать частью этого рода, когда судьба готовится поставить финальную точку.
— Зеркало в кабинете графини. Оно особенное?
— В кабинете графини есть зеркало? Почему вы думаете, что оно особенное, Даниэлла?
Не повезло.
Я рассказываю про письмо, про гербарий, про то, как в кабинете открылся переход, про то, как огненный цветок отозвался, когда я назвала его не печатью, а ключом. Я стараюсь ничего не упустить. Ага, стараюсь. Про незваного визитёра я забыла.
Гарет выслушивает меня очень внимательно, не перебивает.
— У вас нет идей, почему у кого-то есть путь в кабинет, из которого прямая дорога в спальню?
— У меня есть только предположение.
Хоть что-то!
Только вот судя по тому, что Гарет замолкает, он то ли забраковал своё предположение, не успев озвучить, то ли озвучивать не очень хочет.
— Да? — подталкиваю я его.
— Если верить легендам, когда-то на месте руин возвышался дворец, роскоши которого мог бы позавидовать сам император. Я не думаю, что здание было настолько большим, в легендах любят приукрасить. Но факт в том, что здание действительно существовало, а дом, в котором мы сейчас находимся, по одной из версий, был всего лишь гостевым. Мой отец считал версию чепуховой, и я ним соглашался. Зачем возводить двухэтажный особняк? Проще выделить во дворце гостевое крыло. В Доме чётко выделяются хозяйские спальни, и есть гостевые комнаты. Гости гостей. Согласитесь, странно.
— Согласна.
— Я считал, что Дом был возведён для наследника. Жест щедрый, но хотя бы логично объяснимый.
Мда…
— Очень странно, что дворец или большой дом, что бы то ни было, не уцелел, а
