– Во имя твое, о Исида, я совершаю это.
Положив меч на алтарь, Хатсек воздел руки, и эхо снова заметалось между высоких стен.
– Лишь ты, о великая богиня, держишь в своих руках тайны жизни, и эти тайны останутся твоими навсегда!
Позади него Анхотеп, прижимая окровавленные руки к груди, с трудом приподнялся на коленях. Его уже замутненный взор не отрывался от меча, лежавшего на алтаре, чуть выше его головы. Огромным усилием заставив себя встать на ноги, он обеими руками сжал рукоять меча и поднял его. Хатсек, стоявший к нему спиной, не отрывая глаз от продолжающего свое движение солнечного диска, так и не увидел этого. Острое лезвие вошло ему между лопаток и вонзилось в сердце. Он умер прежде, чем его обмякшее тело рухнуло к ногам Анхотепа.
Анхотеп посмотрел вниз. У подножия алтаря на мраморе холодно мерцала голубовато-зеленая лужица священного эликсира. На ее поверхности виднелось несколько темных пятен – капли уже сворачивающейся крови обоих жрецов. Несколько мгновений Анхотеп взирал на нее, потом в отчаянии огляделся по сторонам. Помощи ждать было неоткуда. С хрипом вдыхая воздух мелкими, пронизывающими все тело болью глотками, он сделал несколько шагов к колонне, за которой находилась небольшая полка. Там стоял маленький узорчатый флакончик из синего стекла, в котором он принес в святилище неразбавленный эликсир. Нашарив его липкими от крови руками, Анхотеп вернулся к алтарю. Тяжело опустившись на колени, почти ничего не видя из-за залившего глаза пота, он кое-как ухитрился зачерпнуть флаконом немного жидкости из лужицы и дрожащими пальцами как можно глубже втолкнул сургучную пробку. Изящный стеклянный сосуд был уже весь перепачкан кровью. Последним усилием Анхотеп поднялся на подгибающиеся ноги, добрел до полки, затолкал флакончик в самую глубь ее, в щель между колонной и стеной, и повернулся к дверному проему, навстречу свету.
К тому времени, когда его нашли лежащим поперек входа в святилище, он был мертв уже несколько часов.
Пока тела обоих жрецов обмывали и бальзамировали, за их души возносились молитвы, в которых говорилось, что они будут служить Повелительнице жизни в следующем мире, раз уж не сумели послужить в этом.
По приказу верховного жреца обе мумии положили в святилище, по обе стороны от алтаря, а вход в святилище замуровали навечно.
Да не воспрепятствует ничто суду моему;
да не восстанет ничто против меня;
да не отделишься ты от меня
пред ликом держащего весы.[2]
От Рождества Христова еще три тысячи лет. Бальзамирование завершено; тела обоих жрецов вновь относят в храм на скале, где они некогда служили своим богам, и оставляют там покоиться в тени тех самых стен, где они умерли. Лучик солнечного света на миг проникает во внутреннее святилище, но, когда последний из кирпичей-сырцов, которыми замуровывается вход, ложится на свое место, свет исчезает и внутренность храма, ставшего усыпальницей, мгновенно погружается в полную темноту. Будь там ухо, способное слышать, оно уловило бы приглушенные каменной толщей звуки: это младшие жрецы кладут поверх кирпичей слой алебастра и запечатывают вход. Потом снаружи становится тихо, как и в самом склепе.
Ничто не тревожит сна мертвецов. Благовонные масла и смолы, которыми пропитана их плоть, начинают делать свое дело. Они не станут добычей тления.
Души жрецов покидают свои земные оболочки и отправляются на суд богов. В чертоге за вратами страны Запада[3] Анубис, бог мертвых, держит весы, которые решат их судьбу. На одной чаше этих весов лежит перо Маат, богини истины. На другую Анубис кладет человеческие сердца.
– Что тебе действительно нужно, моя девочка, – так это устроить себе праздник. Что-то вроде отпуска. Съездить куда-нибудь.
Филлис Шелли была маленькой жилистой женщиной с энергичным квадратным лицом, форму которого еще больше подчеркивали ее очки в прямоугольной красной оправе. Благодаря модной короткой стрижке Филлис выглядела на добрую пару десятков лет моложе своих неохотно признаваемых восьмидесяти восьми.
Она направилась к кухонной двери с чайным подносом в руках, предоставив Анне следовать за ней с чайником и тарелкой сдобных булочек.
– Разумеется, ты права, – улыбнулась в ответ Анна. Задержавшись в холле, пока ее двоюродная бабушка выносила свой поднос на террасу, она несколько секунд постояла перед старым в темных пятнышках зеркалом в золоченой раме, разглядывая свое утомленное худое лицо. Ее темные волосы, собранные в низкий узел, были перехвачены шарфиком, цвет которого гармонировал с ее карими глазами с зеленоватым оттенком. Высокая, стройная, подтянутая, она была красива несколько строгой, почти классической красотой, но по бокам ее рта уже обозначились тонкие морщинки, а «куриные лапки» у глаз были заметны более, чем следовало бы у женщины тридцати с небольшим лет. Анна невесело вздохнула. Как хорошо она сделала, что приехала сюда! Сейчас ей требовалась особо крупная доза общения с Филлис.
Чашка чаю в обществе единственной оставшейся в живых тетки отца представляла для Анны одну из величайших радостей жизни. Престарелая дама была по-прежнему молода сердцем, энергична – неукротима, как отзывались о ней друзья и знакомые, обладала ясностью мысли, а кроме того, великолепным чувством юмора. Анне в ее нынешнем состоянии – измученной, одинокой, подавленной и спустя три месяца после суда о разводе – просто необходимо было подпитаться всеми этими качествами Филлис, да и кое-какими еще. Поворачиваясь, чтобы последовать за ней на террасу, Анна улыбнулась про себя, подумав: может быть, со мной все не так уж плохо, и нет ничего такого, чего не могли бы привести в норму чай с булочками и разговор по душам на террасе коттеджа Лэвенхэм.
Стоял чудесный осенний день. Листва переливалась всеми оттенками золота и меди, живая изгородь играла россыпью красных и черных ягод, воздух отдавал дымком горящих в камине дров и слабым ароматом ушедшего лета.
– Ты хорошо выглядишь, Фил, – заметила Анна, любовно оглядывая старую даму, сидевшую напротив нее за небольшим круглым столиком. В ответ Филлис хмыкнула и подняла бровь:
– Ты хочешь сказать – учитывая мой возраст. Спасибо, Анна! Я в полном порядке, чего не могу сказать о тебе, моя дорогая. Ты выглядишь ужасно, если мне будет позволено так выразиться.
Анна сокрушенно пожала плечами.
– Эти месяцы были просто кошмарными.
– Конечно. Но совершенно незачем все время оглядываться назад. – Филлис оживилась. – Что ты собираешься делать со своей жизнью теперь, когда наконец ты сама можешь распоряжаться ею?
