Все ждала, что он пошевелится. Перевернется. Сядет. Волшебным образом исцелится. Резанет по мне одним из этих своих тяжелых взглядов и скажет: «Возьмите себя в руки, мисс Лейн. Я — Темный Король. Я не могу умереть».
Это был один из тысячи самых больших страхов, которые я себе о нем воображала: что он был тем, кто создал Синсар Дабх, сначала сбросил в нее все то злое, что в нем было, а теперь зачем-то хочет вернуть ее назад, но не может поймать ее самостоятельно. Так или иначе, я рассмотрела почти все варианты с различным сочетанием двух неизменных компонентов бессмертия и неуязвимости: эльф, полуэльф, оборотень, вампир, кто-то древний и проклятый еще на заре времен, возможно, то самое существо, которое они с Кристианом пытались вызвать на Хэллоуин в замке Келтаров.
— Вставай, Бэрронс! — кричу я. — Двигайся, черт тебя подери!
Я боюсь дотрагиваться да него. Боюсь почувствовать, как ощутимо остыло его тело. Меня страшит хрупкость его плоти, бренность Бэрронса. «Хрупкость», «бренность» и «Бэрронс» — эти слова, сказанные в одном предложении, кажутся таким же богохульством, как и развешивание перевернутых крестов на стенах Ватикана.
Я сижу на корточках в десяти шагах от его тела.
Стараюсь соблюдать дистанцию, потому что, если подойду ближе, то мне придется перевернуть его и заглянуть ему в глаза. А что, если они окажутся такими же пустыми, какими были глаза Алины?
Тогда я пойму, что он ушел так же, как и она, — слишком далеко, чтобы когда-нибудь снова услышать мой голос. Услышать, как я говорю: «Мне жаль, Алина, что я не звонила тебе чаще, что я не слышала правду в нашей пустой сестринской болтовне и что я не приехала в Дублин и не боролась вместе с тобой. Алина, я не злилась на тебя, потому что ты тоже действовала под воздействием страха, потеряв всякую надежду. Мне жаль, что из-за этого ты не доверилась мне и не позволила тебе помочь». Жаль, что я не смогу сначала извиниться перед тобой, Бэрронс, за то, что из-за юного возраста я не сумела пересмотреть свои жизненные приоритеты, как когда-то это сделал ты, ведь на мою долю не выпало даже малой толики того, что довелось тебе пережить. А потом сделать то, о чем мечтала с нашей самой первой встречи в твоем проклятом книжном магазине — припереть тебя к стене и целовать до тех пор, пока ты не начнешь задыхаться. Я хотела завладеть твоими мыслями, как ты завладел моими, мечтала, чтобы ты наконец-то увидел и захотел меня — розовую меня! Мне хотелось вывести тебя из равновесия и заставить упасть на колени передо мной, пусть я и говорила себе, что никогда не захочу видеть рядом с собой такого человека, как ты, что ты слишком старый, слишком искушенный, что ты больше похож на животное, увязшее одной ногой в трясине и не желающее оттуда выбираться, чем на человека. Но правда была в другом — я просто испугалась того, что ты заставил меня почувствовать. Это были совсем не те мечты о будущем с младенцами и аккуратными заборчиками, которые иногда появляются у девушек при виде парней. Это было непреодолимое, жесткое, примитивное желание быть рядом с человеком, словно не сможешь прожить без него ни одной минуты, когда имеет значение только, что он думает о тебе, и провалиться мне на этом месте, но даже тогда я знала, что ты можешь изменить меня! Кто захочет быть рядом с тем, кто сможет изменить его? Это слишком большая власть, чтобы позволить ее кому-то иметь! Было легче бороться с тобой, чем признать, что во мне есть неисследованные местечки, алчущие вещей, недопустимых в том мире, который я знала, и, что хуже всего, это ты вытряхнул меня из моего мира девочки Барби, и сейчас я здесь, я бдительна по самое не могу, а ты, ублюдок, меня бросил…
Я решила, что буду кричать до тех пор, пока он не поднимется.
Это он сказал мне не верить в чью-либо смерть, пока не сожгу тело, не развею пепел, а затем, по прошествии одного или двух дней, не удостоверюсь, что из пепла ничего не проросло.
Я точно не стану его сжигать.
Не могу представить себе такие обстоятельства, при которых могла бы это сделать.
Я буду сидеть на корточках.
Я буду кричать.
Он поднимется. Он терпеть не может, когда я бываю мелодраматичной.
Ожидая, пока он воскреснет, я прислушиваюсь, не раздадутся ли скрежещущие звуки на краю обрыва. А вдруг оттуда сейчас появится Риодан, весь избитый и окровавленный? Может, он вовсе не умер. В конце концов, мы же, кажется, в Фэйри, ну, по крайней мере, внутри Зеркал, кто знает, что это за место? Может, здешней водой можно оживить человека? Может, стоит окунуть в нее Бэрронса? А может, мы находимся в Царстве Грез, и весь этот ужас — всего лишь страшный сон, после которого я проснусь на диванчике в «Книгах и сувенирах Бэрронса», а изумительный и действующий мне на нервы хозяин магазина изогнет бровь и одарит меня своим фирменным взглядом; я скажу что-нибудь содержательное, и жизнь снова станет замечательной, наполненной дождем и монстрами, — как раз такой, какой я ее люблю.
Я сижу на корточках.
Никакого скрежета не слышно, так что вверх по обрыву никто не взбирается.
Мужчина с копьем в спине не шевелится.
Мое сердце, как решето — все в дырах.
Он отдал за меня жизнь. Бэрронс отдал за меня жизнь. Мой корыстный, высокомерный, неизменный придурок был той самой твердой опорой под моими ногами, и он решил умереть, чтобы я могла жить.
За каким чертом он это сделал?
Как мне с этим жить дальше?
Меня посещает ужасная мысль, ужасная настолько, что на несколько мгновений она затмевает мою скорбь: я бы никогда его не убила, если бы не Риодан. Неужели он подставил меня? Пришел сюда, чтобы убить почти непобедимого, с трудом поддающегося уничтожению Бэрронса? Может, Бэрронса можно было убить только в его зверином обличии, и Риодан знал, что он будет защищать меня, даже находясь в таком уязвимом состоянии. Была ли это тщательно продуманная уловка, не имеющая лично ко мне никакого отношения? Риодан был заодно с ГМ, и они хотели убрать Бэрронса, чтобы потом добраться до меня, а похищение моих родителей было просто уловкой? Осмотрись-ка здесь, пока мы будем убивать мужчину, представляющего для нас угрозу. Или, быть может, Бэрронс был проклят и мог быть убит только тем, кому он доверится, а он доверился мне. Под всей этой холодной надменностью, насмешливостью, постоянным давлением, он вручил мне наиболее сокровенную часть себя — доверие, которого я не заслуживала. И разве я не доказала это, вогнав копье ему в спину?
Ох, Боже, но именно это я и сделала. Хватило одного слова Риодана, и я отвернулась от Бэрронса.
Обвинение в предательстве, сквозившее во взгляде Зверя, не было иллюзией. Из-под этих доисторических бровей, оскалив клыки, с упреком и ненавистью, светившихся в диких желтых глазах, на меня смотрел Иерихон Бэрронс. Я нарушила наше негласное соглашение. Он был моим демоном-хранителем, а я его убила.
