— Поднимаемся, миледи, поднимаемся, потихонечку!
Она квохтала надо мной, как квочка над яйцом, а я, злясь, рывком встала. И чуть было не упала обратно на траву: не рассчитала, что платье до земли такое неуклюжее! Девушка всплеснула руками и пуще прежнего принялась причитать:
— Ах, миледи, разве можно было спускаться в сад без меня?! Я же понимаю, как вам сейчас непросто, как вы тревожитесь после кончины вашего супруга, нашего любимого господина графа! Это ужасно, ах, это ужасно!
Твою мать! Это я, что ли, вдова?
Вдова? Графа? Миледи?
За кого меня принимает эта сумасшедшая?
В общем, усилиями этой девушки мне удалось принять вертикальное положение. Я была в саду. Сад благоухал цветами, и они были повсюду! Как будто оказалась в ботаническом саду или где-то в квартире сумасшедшей бабушки, которая обожала растения. Но названий всех этих цветов я не знала. Девушка поддерживала меня под локоть и пыталась суетиться, чтобы проводить в дом, очертания которого я видела под покрывалом дикого винограда.
А я всё оглядывалась. Ведь попала я сюда, в это неизвестное место, вместе с Клаусом — я точно помню, что держала его за ошейник, а теперь собаки нигде не было видно. Поэтому я спросила у девушки:
— А где Клаус?
— Клаус? Вы говорите о том садовнике, который приходил наниматься, миледи?
— Нет, блин! О собаке!
Она картинно приложила руку ко лбу:
— О, собака! Это ужасное невоспитанное чёрное чудовище! Я выгнала его за ворота!
— Моего Клауса?!
Я отбросила её руку с локтя и завизжала с непривычки:
— Верните его немедленно!
И заткнулась, потому что звучало это кошмарно. Боже, я так ненавидела женщин с высоким визгливым тембром, а теперь я сама так говорю! Но как? Почему?
Однако мой крик возымел действие. Девушка испуганно шарахнулась от меня и, подобрав юбки, поспешила куда-то за дом. Я шумно выдохнула и увидела скамеечку, стоявшую у фонтанчика. Милый, кстати, фонтанчик — широкая белая чаша со статуей античной богини, из кувшина которой как раз лилась вода. Присев на скамейку, я разгладила складки тяжёлого платья, подумала и зачерпнула воду ладонью. Плеснула себе в лицо, утёрлась. Стало немного легче, но только немного. В голове всё ещё было неспокойно.
Я никак не могла понять, что со мной случилось.
Похитили посредством светящей ракушки.
Подержали в чёрном бессознательном.
Бросили на лужайке с фонтаном и цветочками.
Но при этом у меня изменился голос и на мне появилось чёрное неудобное платье на старинный манер.
Что ещё? Ах да, меня называют миледи и у меня умер граф. То есть, муж.
Сойти с ума. Ага, хорошая версия. Мне нравится. Я просто сошла с ума и теперь живу в каком-то своём сне. Я овощ. Да уж…
Нет. Не хочу быть овощем! Надо проверить. И я сделала самое простое, что могла сделать: ущипнула себя за мякоть руки.
Больно, зараза! Значит, я не сплю, не валяюсь в коме и не умерла. Уже легче…
А потом мне стало ещё легче, потому что на лужайку ворвалось «ужасное невоспитанное чёрное чудовище» и принялось вынюхивать что-то лишь ему одному слышное.
— Клаус! — позвала я радостно, и собака подняла голову, посмотрела настороженно. Неуверенно помахала хвостом, приподняла уши. Но не бросилась ко мне сломя голову, как я надеялась.
— Клаус… — дрожащим голосом повторила я, но лабрадор просто лёг на землю, не переставая нюхать воздух в моём направлении. Отлично, теперь мой пёс меня не узнаёт! Да что же такое случилось?
— Миледи, прошу вас, давайте зайдём в дом, я приготовила вам чай!
Девушка опять суетилась вокруг меня, полагая, что выполнила свой долг по собаке, а мне не хотелось никуда идти без Клауса. Ну почему же он меня не узнаёт? А может, Клаус обиделся, подумав, что я его бросила? Ведь мы всегда вместе, всегда!
— Миледи…
— А как вас зовут? — спросила я девушку, чтобы отвлечься от мучительных вопросов, и та уставилась на меня выпученными от изумления глазами. Пролепетала:
— Миледи, ведь три года уже… Я же ваша камеристка… Я Лили Брайтон!
— А, ну да, — пробормотала я, чтобы она ещё больше не волновалась. — Ну да.
— Пойдёмте в дом, миледи!
Я подчинилась. А что ещё можно было сделать? Нет, можно было, конечно, ещё закатить истерику, чтобы меня вернули туда, откуда взяли, но отчего-то казалось, что эта Лили Брайтон вообще не в курсе дела.
Спокойствие, Тося, только спокойствие!
Я обязательно вернусь домой, потому что тут красиво и хорошо пахнет, но дома лучше.
Мы поднялись по высокому каменному крыльцу к основательным дубовым дверям, и Лили потянула за ручку. Дверь оглушающе заскрипела, словно протестуя против такого к ней отношения. А ведь мы ей ничего не сделали! Я осторожно вошла в дом.
Точнее, в холл. Мама дорогая, потолки! Высота, наверное, метров пять! Это ж как тут должно быть холодно зимой! А обстановка, обстановка! Я такую видела только в музеях. Ковёр на полу — круглый, красивый, но слегка потёртый местами, в диаметре метра четыре. На стенах вместо обоев самая настоящая ткань! Я даже шагнула, чтобы поколупать и проверить. Точно — плотный и гладкий шёлк! А ещё зеркала, картины, огромный шкаф-гардероб… Нет, это настоящий музей, а девушка сейчас окажется экскурсоводом и пожурит меня за то, что я валялась на лужайке!
— Миледи, с вами всё в порядке?
Обернулась. Лили Брайтон смотрела на меня, колупающую стену, с неподдельным ужасом. Отдёрнув руку, я улыбнулась. Получилось наверное слегка заискивающе. Я шагнула к зеркалу, висевшему в проходе, и сказала:
— Очень красивая рама.
А потом заткнулась, не вскрикнув только потому, что дыхание перехватило.
Из зеркала на меня пялилась женщина лет тридцати, с перекошенным от изумления лицом, с огромными каре-зелёными глазами и в чёрном траурном платье…
Но не я.
Где же я?
Себя в зеркале я не нашла. Просто стояла и дрожала, как осиновый лист на ветру, ощупывая своё лицо и глядя, как женщина по ту сторону стекла повторяет мои движения. Нет сомнений, у меня её внешность. И я не сплю — это мы уже выяснили.
И Клаус меня не узнаёт!
Как узнать, если я — теперь не я, а вот эта тётка?!
— Миледи, — дрожащим голосом позвала Лили. — Велите вызвать доктора Бормингса? Я вижу, что вы чувствуете себя не слишком хорошо…
— Не надо никаких докторов, — отказалась я громко и быстро. — Я в порядке!
— Миледи, но ведь…
— Вы предлагали мне чай, — прервала я её. Лили всплеснула руками:
— Вы абсолютно правы, миледи! Сейчас же распоряжусь.
Она схватила с какой-то полочки большой серебристый колокольчик с миленькими незабудками на керамической ручке и остервенело позвонила им. Я бросила ещё один взгляд в зеркало. Тётка-брюнетка не исчезла. Она смотрела на меня настороженно, выпучив эти свои кошмарные глаза. И теперь они блестели. Наверное, от моего отчаяния. Ну как же так? Неужели нет никакого выхода?
Из боковой двери показалась дородная женщина с широким лицом, на котором лежала печать вечного проклятия — любви к мучному. Я сразу же почувствовала к ней симпатию: сама страдаю этим грешком, хоть и знаю, что мне надо худеть. Одета была женщина в очень простое чёрное платье, которое было почти полностью закрыто спереди белым передником, довольно грязным в том месте, о которое обычно вытирают руки. На тёмных с проседью волосах уверенно сидел восхитительно старомодный чепец, приколотый на висках шпильками.
— Хэтти, чай для миледи в малой столовой, — бросила ей Лили, и Хэтти коротко присела на несколько сантиметров, что выглядело, как будто её круглое тело дёрнулось вниз, но сразу же вернулось на место. Потом эта каравелла развернулась в узком проливе дверей и скрылась с глаз без единого слова.
Вышколенная прислуга, кажется, это так называется.
Я шагнула к Лили и спросила:
— А что, у нас есть ещё и большая столовая?
Спросила только чтобы нарушить молчание, а эта девушка снова вытаращилась на меня, как на новые ворота, сказала осторожно:
