class="p1">А уж неравный брак… Кому понравится ни права на детей не иметь, ни доли в доме? Хуже рабыни, ей-Луг. Ее хозяин хоть кормить обязан. Не такой участи Колман хотел для любимой.
— Нашла бы судью по дороге, и дело с концом… — спокойная Таллия не любит споров, советует разумно, но решения ей лучше не доверять. Словно из нитей ковер плетет, а не души складывает.
— Матери с отцом поклониться Колман хотел! — снова Мюррен, вспомнила о традициях.
— Пусть год с одной поживет, а уж потом!.. — Нарина вряд ли бы согласилась на такое сама, но советовать…
Заполошились, захлопали крыльями, точно куры. Трудно подобрать мелодию для курятника, кларсах гудит сам, вымывая разъярившихся хохлаток из моря страстей. Трудно ему, трудно мне, но если не успокоить суд, то конец у жизненной баллады будет печальным.
Ох, точно порвется струна на кларсахе!
Всему виной, конечно, любовь. Всякий раз, когда дело доходит до суда чести, виновата любовь! Мужчины к женщине, женщины к привилегиям, мужчины к недоступности, женщины к чужим деньгам да к месту видному… Любовь многолика, а вот струн на кларсахе не так уж много! Дотянешь ли, верный друг? Надо, надо дотянуть, чую, суду чести без нас не разобраться, а подсказать о чужой душе лучше прочего может музыка.
Не гуди, не гуди струнами, давай напомним воинственным матронам, отчего весь сыр-бор. Эта особа, которую Колман привез из похода, вроде как не под стать ему, сиротина — видному всаднику, да вприбавок по-своему, не по-галатски красива! Кости ей все перемыли, косы золотистые пересчитали, глаза ярко-синие мало не выцарапали.
И хоть галатка Агна по крови, но лишь наполовину, по отцу. Обычаев местных не знает, поехала за Колманом, куда повез. Такое, конечно, лишь от большого чувства делается. Ну, или от большой глупости.
А что женой ее Колман сделать хотел, так в том я уверен. Был я там и видел, как Колман на свою Агну смотрел. Наверняка собрался все порядком обставить, в дом привести родительский, матери-отцу в ноги пасть…
И как во всякой приличной балладе, тут возникло… Обстоятельство. Нет, как поженятся толком — сложу!..
Орлэйт, княжеская дочка, ни в чем удержу не зная, выскочила, о любви затараторила. На всю площадь! Разглядывала не Колмана вовсе, а подпругу, стремена золотые, парчу и бархат наряда! Обмер тогда Колман, бывалый воин, в два слова взбалмошной девой обезоруженный, оглянулся на Агну свою, и ни слова не молвил, ни одной, ни другой. Рта с тех пор и не раскрывал вовсе, опасаясь любым словом ответ Орлэйт подарить — галаты не услышат, но боги… И барды — от нашего брата ничего не скроешь!
Так Колман дома и сидит, в одном лице тюремщик, заключенный и самый себе строгий судья. Думаю, нет хулы, которую он еще бы на себя не примерил. Ибо оскорбление есть — на откровенно и принародно высказанную любовь не ответить законным браком. Уж каким — не так важно, тут мужчине решать, а женщине смиряться. Однако Колман промолчал. Нет брака, нет жены и нет выхода.
Видят старые боги, каждый кует свое счастье. А что делать, ежели от рождения не кузнец — воин?
Агна его от двери не отходит, глаза все повыплакала, так дела никому нет. Сиротина приблудная, хотя и всадником-воином привезенная, но не жена ему, не жена! На весь Манчинг слухи расцвели, разошлись, разбежались волнами, будто бы Колман и вовсе без языка приехал. И Агне тревога — чтобы выпутаться из тисков долга, может взаправду ее суженый язык себе оттяпать! Да как бы кровью не истек!
Плачет по ним мой кларсах. Увела Агну мать Колмана в дом гостевой, Орлэйт подошедшей велела в дом идти. Выставил княжну Колман, засов заложил и вовсе никого видеть не хочет, продолжает со всем Манчингом спорить! Молча — и спорить! Шушукаются по углам — что еще надо, как не признанье родителей? Почтенная матушка Колмана тоже устала быть женой рудокопа, хочет стать матерью богатого всадника и супруга княжны, ничего зазорного нет…
Ох, не подведи, мой кларсах. Не волшебная ты арфа, чтобы петь о великой любви, но все же не зря учили меня лучшие мастера. А уж сколько мы с тобой вместе баллад сказывали, сколько дорог миновали — без счету…
Поведай, мой кларсах, что есть любовь истинная, любовь бескорыстная, любовь, не ждущая награды. Вздымайся волнами синей реки, лейся пением птичьим, умирай и воскресай, как сама жизнь. Ведь поднимались перед нами и расступались толпы, смолкали гневные крики, стоило завести мотив стародавний о любви непреложной, непререкаемой, единственно правой в любом споре…
Притихли женщины.
А затем зашептались меж собой, вспомнили, что судьи, остепенились, перестали тратить время на жаркие споры, задумались. Отправили гонца, и вот уже перед ними две женщины. Одна, золотоволоса и голубоглаза, Агна привезенная, опустила голову повинно.
Безумная, готова за чувства виниться! Как есть — или от любви огромной, или от глупости, что иногда в одно сходится!
Другая теребит косу ярко-рыжую, зеленым колдовским глазом на всех косит, словно на Колмана уже права получила. Орлэйт, истинная галатка по крови и обычаю, по княжескому сословию, расшитому пояску да дорогим сапожкам!
Достопочтенная Финдабайр окинула взглядом обеих и начала вопросы задавать в первую голову для Орлэйт. Отчего так пылко о чувствах выкрикнула, да почему сейчас — чего ждала? — да знал ли избранник, что княжна к нему сердечную слабость питает?
Орлэйт на все в ответ:
— Люблю я его!
— А говорил ли он тебе слова любви перед походом, раз ты ждала его так? — прищурилась Финдабайр.
Кларсах поет под руками в восхищении. Уж не дети — внуки выросли, а она все хороша собой. Умом-разумом всех затмевает.
— Говорить не говорил, но подарил кольцо! — Орлэйт вытягивает руку, все ахают. — Мой он! Не отдам этой! — взглядом сверкает, добавь чародейства, так пожгла бы не хуже друидов.
Кольцо семейное, приметное, зеленым огоньком играет. Недаром говорят, род Колмана имеет власть над серебром, железом и камнем.
— Чем ты, Агна, докажешь свои права на всадника Колмана?
— Нет у меня на него никаких прав. Люблю я его! Это не право, это связь, то есть мой народ верит, что это связь…
Народ под навесами возроптал: мало ей на всадника притязать, еще и своими дикими обычаями тут объясняться вздумала! Галаты — народ просвещенный! Все по закону от века совершается!
Теперь Нарина головой качает, Мюррен сверкает глазами, не то
