— О какой операции вы говорите, мм… Диана?
— Как это о какой? Я попала в аварию, и теперь врачи штопают мое тело. Почему я должна вам это объяснять?
Зеленые переглянулись.
«Бедная девочка, — я снова услышала женщину в своей голове. — Теперь у тебя только одно тело — это. Ты такая же попаданка, как я».
— Попаданка? — повторила я вслух. — Да что это значит?
— Об этом потом, — оборвал меня резко директор. — Госпожа Шу вам все объяснит, не будем терять времени попусту. Итак, повторяю вопрос: какой магией вы владеете?
У меня началась истерика. Ответа «нет у меня никакой магии» зеленое чудище не принимало. На меня смотрели сквозь пальцы, окутывали дымом, поливали шипучей жидкостью. Уличить во лжи не удавалось, но и вытянуть «правду» — то бишь, какое-нибудь волшебство — профессор не мог. «Правильно, не признавайся!» — подзуживал голос в моей голове, почему-то переставший казаться заботливым. А потом салатовый потерял терпение:
— Тест на стихийную магию, подключай номер 8-1, — коротко скомандовал он болотному ассистенту. Тот тревожно нахмурился, но спорить не стал. Сердце сжалось недобрым предчувствием, и не зря: стенки защитного купола вдруг подернулись маревом, как бывает на сильной жаре — а потом появился огонь.
Языки пламени обступали со всех сторон, постепенно сжимая кольцо. Я заорала от ужаса.
— Защищайся! — велел директор. — Что у тебя есть? Магия воды? Земли? Воздухом тоже получится! Если огонь, направляй его встречным потоком. Ну же, действуй!
— Инквизиторы!! — вопила я, задыхаясь. — Чтоб вас заживо сожгли, садисты адовы! У вас что там, пожар в операционной? Проводка загорелась? Разбудите меня, а то ведь залечите до смерти!
Говорят, боль помогает проснуться. При анестезии это правило не должно действовать, она ведь и придумана для того, чтобы бороться с болью. «Я ничего не почувствую! — убеждала я себя в панике, глядя на стену огня. — А если почувствую — сразу проснусь, и все это исчезнет!» Но когда язык пламени все же коснулся моей изумрудной кожи, боль была нестерпимой — но вернуться в сознание (то есть, в нормальный человеческий мир) так и не помогла.
— Профессор Гран, сэр, эта девушка не владеет стихийной магией! — закричал сам собой мой рот.
И тогда огонь вдруг исчез. Меня окутало какой-то морозной субстанцией. Поврежденную кожу защипало, потом по телу пробежала волна теплого воздуха — и все закончилось. Боль ушла. Все четыре коленки дрожали; я обнаружила себя стоящей на табуретке, с поднятыми руками, которыми пыталась защитить голову. Платьишко, к счастью, уцелело, только покрылось копотью. Ассистент, чей цвет кожи сейчас оказался ближе к фисташковому, аккуратно сворачивал длинный шланг.
— Н-да, стихии вам неподвластны, — с сожалением констатировал его начальник. И начал скручивать пальцы в очередную фигуру.
— Отпустите, — мой голос дрожал. — Я ничего плохого не делала. Та авария просто случайность. Мотоциклист ведь жив? Правда? Я свернула с дороги, я помню… Я уверена, что не могла его сбить…
Слезы сами текли из глаз. Может быть, этот ад — наказание за случившееся на дороге? Машина вильнула, попав колесом в выбоину асфальта. Меня понесло на встречную полосу, и тут из-за поворота, прямо мне в лоб, вылетел ничего не подозревающий мотоциклист. Я не успела ни испугаться, ни о чем-то подумать: руки просто вывернули руль до упора, и меня понесло в кювет.
— Пожалуйста, скажите мне, что он жив…
Если нет — пусть зеленые черти так и жарят меня под своим электрическим колпаком до скончания времен. Не буду сопротивляться.
«Я уверена, что он жив, девочка, — женский голос в моей голове сейчас звучал очень мягко. — Это ты умерла. Не пугайся, у тебя есть шанс на новую жизнь. Только продолжай скрывать свою магию!»
Глава 2. Кто со мной в голове?
Расставшись с надеждой обнаружить во мне «стихийную магию», профессор не прекратил своих экспериментов. Он некультурно кричал, чего-то от меня требовал, продолжая гнуть зеленые пальцы, и придумывал все новые испытания. Уж не знаю, на что меня проверяли, от усталости совсем перестала соображать. Помню только, что в какой-то момент запыхавшийся ассистент приволок большущий сундук, и профессор повелительным жестом поднял из него нечто бурое и разлагающееся.
Трупный запах окутал меня тошнотворным дурманом, когда ассистент загнал эту нежить под невидимый купол. Кости рук с остатками тухлого мяса, на глазах пожираемого червями, потянулись ко мне. Заорав, я спрыгнула с табуретки и швырнула ее со всей силы в кошмарного монстра — жаль, что в бурого, а не в салатового, именующего себя «профессором».
После этого я потеряла сознание.
Первой мыслью, разгоняющей темноту, стало: как же приятно! Мягкость подушек, в которых полулежу. Теплый солнечный луч гладит кожу. Нежно пахнет цветами, и какая-то птица мелодично пощелкивает над головой. В чем подвох?
Распахнула глаза — и им не поверила: я устроилась в кресле-качалке на веранде, окруженной великолепием небывалого сада, и что-то вяжу. Небо желтое, солнце тусклое — сливается с небом. Девственно-белые травы оплетают чаши цветов, в них плещется то ли нектар, то ли яд, то ли дождевая вода. На мне пышное платье с длинной юбкой и кружевными воланами. На коленях корзинка с клубочками, в каждой руке по два тонких крючка: три пальца сжимают один, три пальца — другой (итого, пальцев все еще шесть, изумрудные). Вот и подвох: не может мне быть хорошо — я умерла! Сейчас явятся зеленые черти и снова станут меня пытать.
Не хочу ни на что смотреть.
Я зажмурилась.
— Не закрывай глаза, милая, неудобно вязать, — попросил женский голос в моей голове.
Ага, буду я заботится о вашем удобстве! Я в сердцах отшвырнула корзинку, клубки покатились по полу, спутываясь длинными нитями.
— Когда ты пребывала в отключке, было гораздо удобнее, — проворчал голос. — Жаль, что это тело слушается тебя. В каком теле ты жила в своем мире?
— Уж точно не в зеленом!
— Цвет не имеет значения, — рассудительно произнес голос.
— И коленок у меня было две, и они не складывались, куда захотят, будто сломанный зонтик!
— Да, коленок много, конечностей мало, — согласилась неведомая собеседница.
Я насторожилась:
— А сколько, по-твоему, должно быть конечностей?
— У меня было десять, — голос в моей голове зазвучал ностальгией.
— Где же еще шесть, профессор отрезал?
— Ты не понимаешь…
И голос начал рассказывать, спокойно, немного печально, а перед глазами всплывали картинки. И их воображала не я.
Звали ее Баба Шу. Было у нее триста внуков и более пяти тысяч правнуков. Скончалась она достойно, от старости — и внезапно обнаружила себя здесь, в этом теле, в лаборатории, под колпаком; обездвиженная так же, как я.
— Тебя тоже пытали огнем? — я невольно прониклась сочувствием.
— Нет, я сразу призналась, какой магией владела на родине, потому что тут она бесполезна. Это тело не способно производить паутину.
Я увидела чужой мир. Подземелье, освещенное светом голубоватых кристаллов, и воздушные кружева, его заполняющие. Они были повсюду: сплетались дорожками и ярусами, трепетали гардинами, заменяя стены жилищ, и окутывали острые сколы каменных сталактитов, чтобы никто не поранился. В кружевах качали детишек, выводили полезную для здоровья растительность и укрывали от взглядов сокровища. В кружева ловили и чужаков. Чтобы затем сожрать. Баба Шу была паучихой.
Конечностей у нее и впрямь было десять: часть с присосками, чтобы удерживаться на отвесных поверхностях, часть — для совершения различных действий, требующих точности и изящества. Как, например, плетение кружев. В случае опасности эти «руки» могли покрываться хитиновыми футлярами, твердыми и невероятно острыми — чтобы проткнуть, как пикой, врага.
Ну и таракан у меня в голове…
— Милая, я тебя слышу, — обиженно напомнила Баба Шу. — Кстати, подняла бы ты клубочки, пока ветер не погнал их дальше, тут бывают такие порывы…
