Недил. – Специализируюсь на пирокинетике. И у меня очень высокие баллы по эмпатии.
– И видимо, стальные нервы.
– Почему? Я не… – Начала кадет и осеклась. То, что маркграф раздражён, было заметно и без всяких особых способностей. Но видимо, раздражение оказалось слишком слабой характеристикой для его эмоций. – Я не настраивалась на вас, не пыталась уловить. Вы же мой непосредственный начальник. То есть командир. Так или иначе, я не имею…
Редиш смотрел на неё спокойно, без всякой усмешки, но как-то так, что Леора захлебнулась собственным лепетом.
Дослушав и ещё подождав, наверное, убеждаясь, что фонтан красноречия иссяк окончательно, маркграф подошёл к Недил, постоял, глядя сверху вниз, помолчал. И это молчание тоже было чертовски красноречивым. Кадет удивительно остро поняла, что ниже его на полголовы, не меньше. И то, что из мужчины таких, как она, можно три штуки слепить, поняла тоже. Ну ладно, не троих, всё-таки Редиш был жилист и сухощав, но две бы вышли точно.
А ещё до сжавшегося желудка прочувствовала его полуодетость: босые ноги, незатянутые шнурки на штанах, свисающие сомьими усами, распахнутый едва не до пояса ворот рубахи – и от этого ей стало почему-то стыдно.
– Те-ло-хра-ни-тель, – подытожил Редиш, мотнул головой, отбрасывая волосы за спину, словно они мешали, хотя подстрижены были всего-то чуть ниже плеч.
И вышел, оставив дверь в тёмный коридор распахнутой, будто удивлённо разинутый рот.
***
По-властительски надменно-вежливый слуга заверил Леору, что вещи её будут скоро доставлены, поинтересовался, не нужно ли ей чего, предупредил, что завтрак подадут по первому желанию, и удалился, оставив девушку в одиночестве. А одиночества ей не хотелось совершенно, душа жаждала действий, причём немедленных.
Для Недил это было нормальным состоянием: свои неудачи, а тем более разочарования, она предпочитала исправлять и как можно быстрее. Только вот что сейчас делать, кадет понятия не имела.
Леора медленно втянула воздух, пахнущий мебельной полиролью, сухой лавандой и чуть-чуть пылью, выдохнула, вдохнула ещё раз, успокаиваясь. Присела на краешке громадной, на половину комнаты, кровати, погладила стёганное атласное покрывало. Встала, прошла к окну, ведя ладонью по безупречно чистой крышке бюро, по пустым книжным полкам. Отодвинула тяжёлую портьеру.
Окно выходило в продуманно запущенный сад, уже светлеющий, но ещё по ночному сумрачный, влажный – приехала-то она на самом деле рано. Солнце только угадывалось где-то там, за углом жухлого лабиринта живых изгородей, за ещё голыми ветками то ли яблонь, то ли вишен, под которыми белели пятна не до конца сошедшего снега.
Леора аккуратно поправила занавеску – любоваться утренним садом хотелось ещё меньше, чем одиночества. Пореветь бы в подушку, сладко так, от души, но нельзя, да и не очень тянуло. Так, чуть-чуть совсем.
Нет, никакой немедленной победы она не ожидала, конечно. И что маркграф её узнает, почти не надеялась. Почти, потому как герб-то и девиз Редиш опознал. Всё-таки, наверное, он не часто одним выстрелом меняет девичьи миры.
Или часто?
Четыре года с тех пор прошло. Кто бы сказал, много это или мало. Наверное, с точки зрения человека, их прожившего, кошмарно много: четыре года, сорок восемь месяцев, тысяча четыреста шестьдесят дней, а иногда и часы считать приходилось. Вот для наблюдающего со стороны, наверное, это и не срок вовсе. Ну а для памяти…
Память – штука выборочная, держит лишь то, что самой ей приспичит.Тоона посчитала достойным хранения.
Цитадель Краснодолья выстоять не могла – защищать её было попросту некому. Уходя, властитель оставил гарнизон в пятьдесят солдат, только-только, чтобы на дозоры хватило. Никто ведь не знал, чем битва у Белоозера закончится. Да что там, никто подобного и предположить не мог! Тем более комета, гарантированно обещавшая полный разгром суконикам[3], всё ещё висела у горизонта, красный короткий росчерк был виден даже днём.
Но в замке осталось всего пятьдесят солдат, полторы сотни крестьян, успевших укрыться за стенами, несколько десятков работников и слуг, да властительница с сестрой, тремя дочерьми и маленькой племянницей. А под стенами цитадели затягивала узел семитысячная армия.
Мать с утра приказала всем женщинам спуститься в винный погреб – и это было ещё не страшно. Даже когда она одной рукой прижала Леору к своим юбкам и приставила ей к горлу остриё тонкого, как гвоздь, клинка, страшно не стало, когда сестрёнки разом заревели тоже. И грохот, доносящийся сверху, не очень-то пугал. Ну да, казалось, замковые стены рушатся прямо на сводчатый потолок подвала и представлялось, будто гигант в стальных сапогах пинает камни, но ужаса это не нагоняло, наверное потому, что уж слишком на сон походило.
Страшно было вчера, когда прискакал гонец, неузнаваемый от растрескавшейся корки пыли, пота и крови, а его взмыленная лошадь рухнула прямо во дворе, да так и не встала. И когда посыльный, хрипя, сухо откашливаясь, сообщил: битва проиграна, властитель Краснодолья с наследником были вынуждены спешно бежать, а его брата и оба племянника пали героями, прикрывая отступление, настоящая жуть взяла, показалось, что земля под ногами проваливается. Ещё, помнится, хоть и хотелось бы забыть, подлая мыслишка мелькнула: с ними-то, с оставшимися женщинами, что теперь будет? И от этого жуть стала только ледянее.
А подвал, и грохот, и рёв сестрёнок, и дрожащий, подпрыгивающий у горла стилет своей нереальностью накрыли вчерашний страх, сделав его полупрозрачным, получувственым.
Когда дверь в подвал начали выбивать, Леора только крику матери и удивилась: «Не входите! Здесь дети! Мы их убьём!» – к чему такое говорить? Кому какое дело, дети тут или только бутылки с вином?
До вопроса, зачем детей убивать, она так и не додумалась.
Жену властителя, конечно, никто слушать не стал, дверь выбили и в подвале стало черным-черно от мундиров, и очень тесно, и душно от ворвавшейся следом вонючей гари. Леору больно схватили за плечо, потащили в сторону. Мать дико вскрикнула, махнула широким рукавом, как вороньим крылом – ключицу обожгло болью. Всё кругом завертелось, раскручиваясь, убыстряясь. Прямо перед лицом появилась чья-то морда, показалось, что кабанья, дыхнула гнилыми зубами, и ухо дёрнуло болью.
А вот это дошло: Леора поняла, что тот, с кабаньей мордой, с неё серёжки сдирает и не очень-то церемонится, мочку порвал. Тут опять страшно стало – чуть-чуть до мокрых юбок ужас не дотяжелел.
А потом трахнуло тем самым: «Бах!», по щеке мазнул горячий воздух, а её саму развернуло. Мужчина, показавшийся огромным, в начищенной до зеркального блеска, но слегка подкопчённой кирасе, сунул куда-то в сторону курнувший дымком пистолет.
– Один раз сказал: с мародёрами цацкаться не стану,
