Тось понял, что это все, конец. Но вместо ожидаемого приступа паники, внезапно успокоился. В одно мгновение и полностью. Как будто не лежал, придавленный тушей голодного волка, а сидел дома в перед печкой.
Он внимательно посмотрел волку в глаза, и в следующий миг волк был уже не волк, а сам Тось в волчьем теле.
Вот тебе, получи! — он резко вышел из волка, и лежащая на нем туша мгновенно обмякла, придавив Тося своим весом.
Он кое-как столкнул ее с себя, каждую секунду ожидая нападения кого-нибудь из оставшихся тварей. Но нападения не последовало. Когда Тось оглянулся, он увидел, что волки застыли вокруг него на расстоянии нескольких шагов. Он обвел их взглядом, не понимая, чего они ждут, и вдруг один из волков взвизгнул, не хуже, чем давеча сам Тось, и бросился бежать. Остальные, словно придя в себя, понеслись за ним.
Уже спокойно поднимаясь на ноги, Тось размышлял, чего это они удрали. И пришел к выводу, что, наверное, как и его домашняя скотина, испугались смерти. Он хмыкнул про себя. Вот тупицы, если бы они сообразили навалиться всей кучей, он просто не успел бы справиться со всеми. Впрочем, сам он не умнее. Ведь знал же, что может вышибить дух из любого зверя, с какой стати боялся каких-то дурацких волков? Потому что в детстве наслушался страшных сказок?
Тось поднялся на ноги и принялся отряхивать с себя снег.
— Орлик! Орлик! — без особой надежды прокричал он.
Как и следовало ожидать, конь не появился. Глупая скотина. Ежась от пронизывающего ветра, Тось поискал отцовские рукавицы. Не нашел. Наверное, остались в санях, либо потерялись по дороге. Сунув заледеневшие пальцы в рот, мальчишка беспомощно огляделся. Уже смеркалось. Возвращаться и искать брошенный в лесу отцовский тулуп и рукавицы не хотелось, несмотря на то, что волков теперь можно было не бояться. Ледяной ветер заметно усилился, а впридачу еще и повалил снег. Пока он дойдет до леса, тулуп и рукавицы так заметет, что не останется и следа, а ведь оттуда еще возвращаться. Нет уж, лучше сразу домой. О том, где сейчас Орлик, и что делать, если конь потеряется, Тось старался не думать. Потом. Все равно сейчас искать бесполезно.
Он надвинул шапку поглубже, засунул руки в короткие рукава кроличьего тулупчика, и от души пнув мертвого волка, из-за которого на одном из рукавов зияла огромная дыра, побрел в деревню.
Тось добрался до дома, когда уже совсем стемнело. Метель разыгралась не на шутку, и он так замерз, что переставлял ноги наугад, не чувствуя их ниже коленей. Рана на локте, которую он всю дорогу прикрывал обрывками рукава, покрылась ледяной коркой. Нос, щеки и пальцы Тось всю дорогу растирал, и сейчас они болели, как будто с них сдирали кожу. Кое-как он отворил калитку и… тут его поджидала радость.
— Орлик! — просипел он, бросаясь к стоявшему посреди двора коню. — Орлик, ты молодец, скотина!
Он чуть не плакал от радости. Слава святой семерке, у коня хватило ума вернуться домой. Наверное, зашел через задний двор, умник. Тось обнял лошадиную морду и прижался к ней щекой.
— Ты мой хороший, ты мой молодец, — шептал он, глотая слезы. — Сейчас я тебя распрягу, мой хороший, сейчас!
Конь благодарно фыркал, как будто и вправду понимал, что ему говорят. Негнущимися пальцами Тось кое-как стащил с него хомут и вожжи, бросил вместе с оглоблями прямо на землю, плевать, завтра уберет, и повел коня в хлев. Там тоже было не жарко, но все равно от дыхания скотины намного теплее, чем на улице. Тося встретили радостным ржанием, муканьем и блеянием. Чтобы не мерзнуть, вся птица и животные сгрудились вокруг Милки. Куры и индюшки сидели на перегородках, гуси и утки устроились в углу, а козы и овцы жались к корове, как к матери. Тось обтер коня пучком соломы, накрыл попоной и отвел в стойло. Порядок есть порядок. Если захочет пойти к Милке, пусть сам идет, Тось не стал его закрывать. Немного подумал, и насыпал в ясли овса.
— Ешь, ешь, заслужил, красавец, — приговаривал он, поглаживая коня по шее и слушая, как тот мерно хрупает овсом.
Орлик быстро согрелся под попоной и перестал дрожать. Сам Тось тоже начал понемногу отходить, к ногам возвращалась чувствительность, и их начало колоть, словно иголками. Постанывая от боли, Тось еще набросил старую попону на Милку, мороз сегодня обещал быть крепким, и пошел домой.
По дороге захватил несколько больших веток, наскоро растопил печь и долго отогревался, сидя перед огнем и подставляя ему руки и ноги.
А ночью у него начался жар.
До утра Тось метался в огне, временами впадая в забытье, и на рассвете, когда жар немного спал, был слабее новорожденного котенка. Ему хотелось плакать при мысли, что надо вставать и куда-то идти, однако, плачь — не плачь, а голодную скотину следовало кормить. Преодолевая предательское желание сходить к соседям и попросить помощи, Тось сполз с кровати, оделся и вышел из дома. Ничего, он еще потрепыхается.
На улице навалило достаточно снега, но входную дверь, слава богам, откапывать не пришлось. Хлев тоже почти не замело, по крайней мере, дверь открылась почти без усилий. Наскоро покормив скотину и подоив Милку (та, к счастью, собиралась телиться, и потому молока давала совсем мало), Тось вернулся в дом, лелея надежду, что все обойдется.
Не обошлось. К вечеру ему стало хуже. Жар вернулся, периодически сменяясь жутким ознобом, а для полного счастья добавился еще и лающий, вынимающий душу кашель. Тось сидел на кровати, закутавшись в одеяло, пил горячее Милкино молоко, от которого его тошнило, и рассматривал в зеркале свое побледневшее и осунувшееся отражение.
Как будто этого было мало, на следующий день к жару, ознобу и кашлю добавились еще бред и дикая боль в покусанной волком руке. Тось таскал сено и зерно одной рукой, неся при этом всякую околесицу, что вызывало безмерное удивление Милки, Орлика и всей остальной скотины.
Еще через день его впервые посетили видения. Вместо разгромленной материнской комнаты он вдруг увидел себя в ныне сгоревшем доме дядьки Сегория, рядом с Мирой, а тетка Фелисия, живая и здоровая, сидела на лавке и рассказывала им легенды про богов.
— И вот когда покинул Создатель наш мир,… - протяжно говорила она.
— А он навсегда его покинул? — встревал звонкий голосок Миры.
— Говорят, что да, солнышко, — отзывалась тетка Фелисия. — Он ведь Творец, и не может не творить. А у нас все уже сотворено.
— Значит, он нас бросил, да? — не унималась Мира.
— Что ты, нет, конечно, солнышко! — ясно улыбалась дочери тетка Фелисия. — Он оставил нам своих возлюбленных детей, наших старших братьев, чтобы они присматривали за нами, помогали расти и становиться лучше.
— Это боги, что ли? — как будто со стороны услышал Тось свой голос.
— Да, милый, — повернулась к нему тетка Фелисия. — Это наши боги. Ну-ка, дети, назовите мне их!
— Я знаю, я! — подскочила на своем стуле Мира. — Ани-Милосердная, Вес-Правдолюбивый, Сольна-Семьехранительница, Добыч-Добродатель, Войт-Справедливоборец, Древ-Мудростьхранящий-и-Всехрастящий и Хельф-Преисподник!
— Верно, родная! Это наша святая семерка. Они о нас заботятся, помогают в трудную минуту.
Тось, у которого видение то и дело перемешивалось с реальностью, не выдержал и фыркнул.
— Помогают они, как же! Держи карман шире! Я сейчас болею, как не знаю кто, чего ж они мне не помогут?
Тетка Фелисия повернулась к нему, внимательно посмотрела, склонив голову набок.
— Они помогают через свои дары, милый! Разве Хельф-Преисподник не помог тебе, когда на тебя напали волки?
— А?…. — Тось чуть не подавился собственной слюной.
— А по поводу болезни тебе надо обращаться к Ани-Милосердной. Почему ты не сходишь к соседям и не попросишь привезти тебе знахарку? Это ее обязанность, лечить людей.
— Я к ним не пойду! — вызверился Тось. — Они меня обокрали, хотели увезти к тетке, ненавижу их!
Странно, но тетка Фелисия совсем не рассердилась на его злость.
