санях, которые он тянет. Потому что я глупа, слаба и человечна, и слишком устаю и медлительна сама по себе. Поэтому я прячусь под одеялом и дремлю, потому что дремать легче, чем поддерживать беседу.
Я сплю всю вторую половину дня и просыпаюсь ближе к вечеру, когда сани останавливаются и палатки распаковываются. Там разводят костер, но мне не очень хочется болтать. Я выскальзываю из своего гнезда, зажатого между свертками на санях, и мои мышцы протестующе стонут. Я ехала в санях последние два дня. Почему все так болит?
Потом я понимаю, что у меня болит между бедер, и мне одновременно стыдно и грустно.
— С тобой все в порядке? — спрашивает Пашов с беспокойством на лице, когда видит, как я делаю несколько неуклюжих шагов вперед. — Тебе нужно сходить к целителю?
— Я в порядке. — Я плотнее запахиваю плащ на плечах. — Где твоя мать? Я должна покормить Пейси. — Кемли, благослови ее Господь, весь день носила моего ребенка. Может быть, она почувствовала, что я ощущаю себя не в своей тарелке, но в тот момент, когда она вызвалась добровольно, я передала его ей. Конечно, потом я почувствовала себя виноватой из-за того, что передала его бабушке, и, возможно, тоже немного поплакала бы из-за этого.
Блин, в последнее время я была такой плаксивой.
Он пытается взять меня за руку.
— Они ставят свою палатку рядом с остальными. Я покажу тебе.
— Я смогу найти это, — быстро говорю я и вырываю свою руку из его.
Пашов кивает с тщательно скрываемым выражением лица.
— Тогда я поставлю нашу палатку.
Я колеблюсь. У меня вертится на кончике языка умолять его пойти переночевать сегодня где-нибудь в другом месте. Что даже если будет холодно, я не думаю, что мое сердце выдержит еще один раунд этого. Я отвожу взгляд, и он отворачивается. Он подергивает хвостом, и я понимаю, что он взволнован. Это одна из маленьких особенностей Пашова — иногда он хорошо скрывает свои эмоции, но его хвост всегда выдает его. Покачивание из стороны в сторону, которое он сейчас делает, говорит мне, что он ждет, когда я его вышвырну. И что потом? Заставить его спать одного у огня? Дрожать в одиночестве? Мне нужно быть зрелым человеком. Его плечи сегодня не кажутся такими широкими, теперь, когда я снова смотрю на него. Они поникли, как будто он разочарован.
И от этого мне снова становится больно. Он ожидает, что я отвергну его. Он не хуже меня знает, что прошлой ночью что-то пошло не так.
Почему тебя это удивляет, идиотка? В тот момент, когда он кончил, ты целый час плакала как дура, а потом заснула. Это должно быть больно.
Боже, я только делаю все хуже. Я никогда не хотела причинять боль Пашову. Никогда. Я смотрю, как он развязывает ремень на санях, и кусаю костяшки пальцев. Должна ли я что-нибудь сказать? Что я знаю, что он делает все, что в его силах? Что проблема у меня в голове? Но поможет ли это вообще? Я мгновение наблюдаю за ним и отступаю к огню, потому что я трусиха.
Я вижу острое лицо Кемли прежде, чем подхожу к костру. У матери Пашова лицо ястребиное, с заостренным подбородком и волевым носом. Она полная противоположность Севве, которая везде круглая, с вьющимися седыми косами. В волосах Кемли есть белые пряди вперемешку с черными, но она не очень похожа на маму троих взрослых и одного почти взрослого. Однако она фантастическая свекровь, учитывая, какой свирепой она выглядит. Я вижу, как она прижимает Пейси к бедру, разговаривает с Фарли и командует Борраном, пока он выплевывает что-то похожее на только что убитого зверька над только что разведенным костром.
Когда она замечает меня, ее глаза загораются от удовольствия, и она машет мне рукой.
— Моя дочь! Как раз тот человек, которого я хотела увидеть.
Я улыбаюсь ей и надеюсь, что хорошо скрываю свою сердечную боль. Одна из лучших вещей, когда я нашла отклик в Пашове с момента моего появления здесь, заключалась в том, что у меня была готовая семья, которая встретила меня и устроила так, чтобы мне здесь было комфортно. Другим девушкам повезло меньше, и я обожаю Кемли и Боррана. Я просто волнуюсь, что разочаровываю их сейчас тем, как трудно все это было для меня.
— Извини, если ты искала меня. Я спала.
— Не беспокойся. Я привыкла ходить к общему костру и видеть тебя там, готовящей для кого-то. — Она сияет. — Думаю, с этим придется подождать до нового костра в сообществе.
Мне действительно нравится готовить для людей. Мои инстинкты сильно склоняются к воспитанию, и когда мы только попали сюда, другие девочки так сильно боролись, а я, казалось, никогда не боролась. Не тогда, когда Пашов и его семья были на моей стороне. Поэтому я взяла на себя роль «матери» (хотя мне столько же лет, сколько и всем остальным) и готовила для людей. Два года спустя все по-прежнему обращаются ко мне за угощением, и я признаю, что мне нравится баловать всех в пещере. Я скучаю по своей самодельной сковороде. Я скучаю по кострищу.
Я скучаю по своей половинке.
Не обращая внимания на горе, поднимающееся в моей груди, я делаю храброе лицо.
— Пейси сегодня плохо себя вел? — Я протягиваю к нему руки.
Он цепляется за тунику Кемли и прячет свое лицо, что заставляет пожилую женщину сиять от удовольствия.
— Вовсе нет. Он любит бывать в гостях! И он был таким хорошим! Он просидел у меня на коленях весь день, и мы наблюдали, как проходят стада двисти.
— Я так рада, что он хорошо себя вел. Я знаю, что он иногда становится беспокойным. — Я улыбаюсь своему маленькому сыну. — Он поел?
— Он жевал свежие мясистые кости, чтобы подготовить свои маленькие зубки к вкусному мясу. — Она улыбается мне, и действительно, в руке моего сына длинный округлый позвонок, все еще слегка окровавленный. Пока я наблюдаю, он засовывает один конец в рот и начинает жевать его.
Да, так что есть некоторые аспекты жизни на Ледяной планете, в которых я все еще не уверена на сто процентов. Я внутренне вздрагиваю при виде этого, но не вырываю это из его рук, потому что это оскорбило бы Кемли.
— Ты молодец, что забрала его, Кемли. Я ценю этот перерыв.
— Ну конечно. Он выглядит точь-в-точь как Пашов в этом возрасте. — Она тычет Пейси в нос и лучезарно улыбается ему, когда он хихикает. — Красивый и улыбающийся.
