Карина Демина - Наша Светлость

   - Ваша Светлость, я наказана. И это справедливо.

   Да неужели?

   - Не важно, что было причиной моего поведения, оно недопустимо. И леди Льялл... она не такая строгая, как вы думаете.

   Строгая? Да эта Мэри Поппинс местного розлива меня в дрожь ввергает самим своим видом. С ней я тоже разберусь. Но позже.

   - ...прежде она никогда не применяла розги...

   ...не хватало еще...

   Стоп. Прежде?

   - ...я всецело заслужила сегодняшнее наказание. Видите ли... моя репутация и так находилась под угрозой, а после того, что произошло... леди Льялл не просто так появилась. Ей кто-то сказал. Кто-то видел, что я сделала. Всем расскажет.

   Она разом сникла и почти прошептала:

   - ...и если Их Сиятельство на мне не женятся, то...

   ...то это будет последнее, что Урфин не сделает в жизни.

   - Женится. Лично прослежу, - уверила я Тиссу, у которой перед глазами явно стояла улица, где отчаявшиеся девы вынуждены предаваться разврату до конца жизни.

   - Ешь.

   Приказа Тисса ослушаться не посмела. Ела она аккуратно, стараясь не глядеть на меня, словно стесняясь и собственного голода, и самого факта пребывания в спальне Наших Светлостей. Мне же следовало прояснить еще кое-что:

   - Как понимаю, Их Сиятельство, - чтоб им икалось сиятельнейшим образом, - тебя больше не пугают?

   Тисса кивнула, но как-то неуверенно. То есть еще сама не поняла, или пугают, но не так сильно, как прежде? Она разлила чай и, пригубив, поморщилась. Добавила сахара. И еще чая.

   - Горький какой-то.

   И пахнет весьма характерно. Принюхавшись, я поняла, что с легкой Сержантовой руки чай крепко сдобрили бренди или чем-то вроде. Скорее даже бренди разбавили чаем. Пожалуй, Наша Светлость воздержится. А Тисса пусть пьет.

   Ей для снятия стресса полезно.

   Тисса и пила. Молчала. Потом, наконец, призналась.

   - Он... не такой, как я думала.

   То есть не совсем, чтобы злое зло, тьма, смерть и разрушение? И проблески совести где-то на горизонте.

   - Но... Ваша Светлость, зачем я ему нужна? Раньше я думала, что у него нет выбора. Но Долэг сказала, что ей Гавин сказал, что его отец говорил старому лэрду, что имеет двоих дочерей и... и Деграсы - хороший род. Древний. Богатый. Породниться с ними - большая честь.

   Гавин - умница.

   Не знаю, насколько сказанное правда, и уж точно сомневаюсь, что сам Урфин в курсе чужих на него матримониальных планов, но сам факт наличия соперниц весьма способствует пробуждению здорового женского эгоцентризма. И кажется, неведомые мне дочери барона Деграса задели Тиссу куда сильней, чем она пытается показать.

   - Может, ты просто нравишься?

   - Ваша Светлость, - Тисса, позабыв про этикет, держала чашку в ладонях и, склонившись, вдыхала ароматный пар. Вот что алкоголь животворящий с людьми делает. Надо было сразу беседу с чая начинать. - Люди не женятся только потому, что кто-то кому-то нравится. Да и... он же все время надо мной смеется! Я сама знаю, что некрасивая. И что на клавесине играю плохо! У нас не было клавесина. И голоса у меня тоже нет... и манеры не такие, как здесь! Меня мама учила. Журналы выписывала... дорогие... хотела, чтобы я настоящей леди была. А у меня не получается.

   Так, пожалуй, с чаем пора завязывать. Нехорошо, конечно, несовершеннолетних спаивать. Вроде и доза небольшая, но после бессонной ночи да пережитого Тиссе и ложки бы хватило.

   Кружку отбираем.

   Ведем к кровати. Здоровый сон - лучшее лекарство от всего.

   Из платья Тисса выпутывается сама, и на кровать забирается без возражений, обнимает подушку и бормочет:

   - И... и я сдерживаюсь. Я маме обещала, что буду вести себя достойно. Но если бы вы знали, как мне иногда хочется его ударить... - она мечтательно зажмурилась.

   Мне тоже. Но я никому ничего не обещала, поэтому и сдерживать себя не буду.

   Магнус разглядывал клеймо долго. Трогать не стал, за что Урфин был премного ему благодарен.

   Болело. От макушки до пяток, и пятки, что характерно, тоже болели. Но клеймо ощущалось особо - дергающая огненная метка. И огонь продолжал вгрызаться в кожу, хотя Урфин знал, что такое невозможно. Хотелось содрать клеймо, не важно - со шкурой, с мясом, хоть бы до смерти, лишь бы насовсем.

   Магнус не позволит делать глупости.

   - Повезло, что не на лбу, - шутить не получается.

   И рука сама тянется к шее.

   Не трогать. Забыть. Столько всего забыть получалось, так неужели эту пакость из памяти не выкинуть? Подумаешь, еще один шрам.

   - Ерунда.

   - Не ерунда, - Магнуса не проведешь. - Ты и сам это знаешь. Себе нельзя врать, мальчик мой.

   И еще по голове погладил, отчего вовсе тошно стало.

   Не надо его жалеть!

   - Я лично его искать буду, - пообещал дядя, руку убирая. - А как найду, то долго говорить станем...

   Он мечтательно зажмурился, и от улыбки его, безумной, такой, которую Урфин давненько уже не видел, стало не по себе.

   А если сорвется?

   Тот, кто напал, - просто идиот. И потому, что напал. И потому, что живым выпустил. Ложная цель, на которую нельзя отвлекаться, как бы ни хотелось. Месть - местью, но позже. Да и не нужна Урфину помощь: сам управится.

   - Ты не прав, дорогой. Он не тебя обидел. Он семью обидел. Такое не спускают.

   Урфин и не собирался спускать. Опыта у него, конечно, поменьше, чем у дяди, и надо как-то упущенное наверстывать, раз уж случай подвернулся.

   - И если уж о семье речь, то ты когда решение примешь? - поинтересовался Магнус, разминая пальцы. Суставы похрустывали, именно из-за звука многие считали эту дядину привычку омерзительной.

   - Я просто не уверен, что в этом есть смысл...

   - Не уверен он. Ломаешься, как девка на сеновале, глядеть тошно. Ладно, Ушедший с тобой. Надумаешь - скажи. А сейчас закрывай глаза и вспоминай.

   Вспомнить Урфин был бы рад. Он и пытался. С того самого момента, когда, проснувшись, понял, что с трудом может пошевелиться. Вот только события последних дней перемешались.

   Он помнил пожар на складах. И казнь тоже, но как будто случившуюся одновременно с пожаром, хотя разум подсказывал, что между событиями прошло изрядно времени.

   Какой-то бордель, явно из дешевых.

   И нищего, который тянул руку. Руку помнил особенно четко - темную, мятую какую-то, с длинными желтыми когтями.