- Лежи, Ясна, париться будем!
Почему в его устах такие простые, обыденные слова так звучат - страстно, чувственно? Может из-за голоса низкого и глубокого?
Слышала, как он веник в бадье мочит, а потом, когда легко по плечам да спине бить стал, пожар на коже моей разгорелся. Да только не в тех местах, где веник ударял, а в совершенно неожиданных... Грудь заныла, внизу живота тянуть стало. А веник все ниже и ниже то бьет, то гладит кожу. И когда первый раз по ягодицам ударил, тут же на месте удара этого губы Богдана оказались. Ударит, потом поцелует сразу же. Снова и снова... Потом просто веник отбросил куда-то. Не смотрела на него, боялась свое возбуждение выдать. Не могла понять и представить себе, что от действий таких, так сильно хотеть его буду. Не двигалась, ждала, что делать он дальше станет. Когда руки горячие, сильные на ягодицах почувствовала, вздрогнула, хоть и знала, что так будет. Сначала мял, трогал, потом пальцы между ног скользнули, по влажным складкам прошлись, задели слегка чувствительный бугорок и вернулись. И так несколько раз, пока я терпеть пытку эту могла. Но как застонала, он чуть отодвинулся и руку убрал. Хоть и стыдно было, но все же сказать хотела, что мне нравится, что еще хочу... Только он ягодицы обхватил и на себя вверх потянул. Подчинилась, привстала на колени, ноги чуть раздвинула. Хорошо, что лавка широкая, здесь мы и вдвоем поместимся. Думала, что он сзади встанет, но Богдан вдруг лег, просунув голову между ног моих. И пока я не опомнилась, к лицу своему меня протянул и стал языком и губами водить и целовать там, где еще недавно пальцы его были.
18. Ночь
Хватала ртом воздух раскаленный и не могла надышаться. Пальцы Богдана ни на секунду не оставляли моего тела: трогали, мяли, сжимали... Язык нашёл и поглаживал такие точки, о существовании которых я и не знала. Я вздрагивала каждый раз, когда он проводил по чувствительному до боли бугорку. А когда он стал его покусывать, а палец в лоно ввел и двигать им стал так же, как плотью своей раньше, в глазах потемнело, губу прикусила, чтобы не кричать и, не сдержавшись, громко застонала.
Руки обессилели, и, наверное, упала бы лицом в лавку, если бы Богдан не удержал. Только теперь он сзади также как и я на коленях был, плотью твердой к ягодицам прижимался. Но почему-то не продолжал, ничего больше не делал. И хотя мне казалось немного стыдным то, в каком я виде перед ним стою, все равно хотелось его внутри себя почувствовать.
Что-то не так? Ведь чувствую его возбуждение, его желание.
- Богдан?
- Повернись ко мне, Ясна...
Развернулась, на коленях стоя перед ним, и обняла за плечи.
- Что-то не так?
- Все так, лицо видеть хочу, когда в тебе буду...
***
Она заснула в предбаннике, после того, как я вымыл и себя и, обессиленную, ее. Накрыв плащом, взятым у Ратибора, на руках принес Ясну в его дом, в горницу, нам хозяевами на эту ночь отданную. Уложил в постель, долго смотрел на нее, вспышками молний освещаемую. Смотрел и поверить не мог, что моя она, что навсегда... А перед глазами картинки яркие мелькали - как Ясна мне в бане отдавалась. Как отзывчива, как ласкова, как страстна она! Трижды тянулся к ней, и каждый раз она с такой радостью отвечала, что непонятно было, кому от близости нашей удовольствия больше - мне или ей! За стенами оглушительно гремел гром, молнии разрывали небо на части, дождь стучал в окна. Весь дом спал: семья Ратибора, дети его многочисленные, Ясна. Только я не мог спать. Прижимал к себе счастье свое, гладил нежные плечи, целовал волосы и улыбался в темноту...
Не знаю, в какой момент задремал все же. Проснулся от страшного треска. Рядом на постели, прижимая к груди одеяло, сидела Ясна.
- Богдан, что это?
Осмотрелся вокруг, выглянул в непрозрачное слюдяное окошко. Всполохи огня даже через него видны были.
- Пожар! Одевайся быстро!
Сам натянул свою одежду, кое-как подвязал штаны порванным шнурком.
- А что трещало-то так?
- Похоже, молния в терем этот попала! Нужно уходить отсюда быстрее!
Она, путаясь в рукавах платья, натягивала его дрожащими руками. Помог ей, открыл дверь из комнаты - повсюду был удушающий, обжигающе горячий дым. Вернулся в комнату - окошки слишком маленькие, пролезть в них и Ясна не сможет. Где-то в глубине терема раздавались крики, детский плач. Схватил плащ, все еще мокрый, накинул сверху на наши с Ясной головы.
- Ясна, быстро уходим!
Деревянный терем сгорит в считанные минуты! Где тут выход-то? В коридоре в дыму ничего видно не было. По памяти повернул налево. Крики детские в глубине дома раздавались.
- Богдан, там дети кричат!
Она попыталась развернуться и пойти в обратном направлении, но не позволил, подтолкнул к двери. Схватился, чтобы открыть - железная ручка была раскаленной. Ладонь тут же обожгло нестерпимой болью. Обернул ручку краем плаща, приподнял щеколду, дернул на себя. Дверь открылась. С высокого крыльца было видно, что загорелся Изборск сразу в нескольких местах. На востоке огонь уже растекся в целую реку. Дождь был не такой сильный, как вечером, и потушить что-либо не смог бы.
- Ясна, вон туда беги, - указал ей путь на площадь перед княжескими хоромами. Там даже если здания начнут рушиться, есть место, чтобы на открытом пространстве быть.
- А ты?
- Я вернусь.
- Нет, Богдан, - вцепилась мертвой хваткой в руку. - нет!
- Ясна, там же дети!
Оторвал ее от себя, подтолкнул к площади, сам обернулся плащом и бегом - в дом.
Трещат бревна на крыше, горят стены, жар нестерпимый, не видно совсем ничего. Только на детский плач и шел. Быстрее, быстрее, скоро от дома останется горстка чёрного пепла... и от всех, кто в нем находится тоже.
Заглянул в одну комнату - бревна обрушились в ней - видимо, где-то рядом в крышу молния и ударила. В соседнюю не смог - сплошная стена огня. Дальше - дыма много, но пока не горит. Под лавками и кроватью широкой (не иначе, Ратиборова спальня!) детишки малые друг к другу жмутся. Где родители-то?
Выглянул из комнаты, не выйти с ними!
Разбил окошко, лавку подставил, сначала старшего паренька высунул, приказал малышей с той стороны принимать. А их пятеро! Ревут, мамку зовут! Боятся из окна лезть - высоковато, да и стены горячие уже - не притронешься! Мальчишка тот руки с другой стороны тянет, молодец, не убежал, напугавшись.
Троих - мал, мала, меньше, в окно подал, грудничка тоже отправил. Крикнул им, чтобы на площадь бежали. Как выйти-то теперь? Путь назад отрезан! Сплошная стена огня, крыша рушится. В окно - не смогу, дети с трудом пролезали. Неужто, все? Не страшно даже. Ошиблась Ясна - не увижу я девчонки своей, если еще будет она...
***
Металась возле дома, который уже рушиться начинал. Пыталась войти за ним, но дверь уже горела. Видела, как дети с другой стороны бежали. Спас! Успел все-таки! А сам? Оббежала дом со всех сторон! Весь огнем объят! Повсюду люди - кричат, бегут куда-то, плачут! Треск невообразимый стоит. Сгорит? Сгорел?
Упала на колени, слезами своими обливаясь, стала делать единственное, что могла - Бога молить, чтобы спас, чтобы помог!
И вдруг - стоит передо мной! Нет, не старуха с клюкой и в плаще, а девушка с косой длинной - красавица писаная! Только голос все тот же - скрипучий, злой:
- Из-за тебя, из-за тебя он сгорел! Ты погубила! Был бы моим - от всех бед спасла бы, уберегла!
- Мира! Спаси его!
Захохотала, кругом закружилась на месте:
- Отдашь? Сама от него откажешься?
- Что угодно, только спаси!
- Смотри же!
И исчезла, как ее и не было.
Тут дружинники Богдановы прибежали. Окружили меня, не поймут, что сказать им пытаюсь. Третьяк, тряпкой обмотанный, попытался в дом зайти, но это было уже невозможно. Только с одной стороны еще крыша не рухнула - там, откуда дети из окошка вылезли. Указала им, где он может сейчас находиться. Милорад с Ярополком топорами рубить бревна под окном стали. Трудно дело шло. Бревна-то, крепкие, широкие! Остальные ведра где-то похватали и за водой побежали.
