агонии.
Едва вошла как меня всего подбросило, как будто острыми раскаленными иглами прошили все тело и от запаха помутилось в голове. Этот проклятый запах он просто с ума меня сводит. Малейший оттенок чувствую, как и слышу ее сердцебиение. Оно рваное и хаотичное. Боится меня. Пусть боится. Когда она рядом я сам себя боюсь. Проклятая сука. Шлюха. Предательница. Тварь!
— Что ты делала в комнате моего сына? Отвечай!
Смотрит в пол, руки теребят край кофты бесформенной серой, в которые обычно одеты эскамы.
— Что! Ты! Делала! В комнате! Моего! Сына!???
— Я… я услышала как он плачет. Не знаю что со мной произошло. Я не знаю. Я зашла и… я…
— ЧТО ТЫ ТАМ, БЛЯДЬ, ДЕЛАЛА?
— Я его покормила…он плакал, а у меня столько молока… я… я просто дала ему поесть.
Она словно ударила меня камнем по голове и я потерял дар речи. На секунду разучился говорить.
Захир бросился на нее, скручивая ей руки, швыряя на пол, тыкая лицом в ковер.
— Тварь! Ты как посмела? Тебе кто право давал врываться в комнату принца? Ты сегодня же сдохнешь! Взять ее!
— Стой!
Прохрипел я. И от одного вида, что кто-то касался ее, причинял боль у меня кровь прилила к лицу. Еще секунда и я сверну голову Захиру.
— Остановись!
Захир вдавил Лану в пол, а она даже не сопротивлялась только слезы катились по щекам.
— Оставь ее!
Захир разжал пальцы, а она медленно поднялась на колени. Растрепанная, дрожащая.
— Ты лжешь! — процедил я, но ее загнанный взгляд, виноватый, такой испуганный кричал мне о другом. Не лжет…Она не лжет.
— Я не лгу.
— Принц не ест грудное молоко! — рявкнул Захир, — Она морочит нам голову! Может быть она хотела отравить или убить ребенка!
— Он ел…ел…
Она провела там пятьдесят минут. Вряд ли только для того, что бы просто смотреть на ребенка, а хотела бы убить наверное убила бы. Но он жив. И он приьавил в весе. Только я верить в это не хотел. Мне нужно было убедиться в этом лично! Или убить ее на месте!
— Пошли покажешь! — хрипло сказал и рывком поднял ее с пола.
— Но, Император, она эскама…так нельзя и Гульнара, она должна дать разрешение я сейчас позову ее.
— Никого ты не позовешь! Ты заткнешься и пойдешь с нами! Заодно проследишь, чтоб никто другой не шел!
Протащил ее по коридору, под уже привычный плач малыша. Надрывный и очень жалобный. Если эта сука опять лжет я перережу ей горло прямо в детской. И может быть тогда мне станет легче и может быть тогда ее наполненные слезами глаза не будут сводить меня с ума.
Затолкал ее в детскую и закрыл дверь. Закир стоял позади меня. Она, наверное, впервые оказался в спальне ребенка. Ребенок закричал и я… я стиснув зубы увидел как намокло серое платье эскамы на груди, как появились на нем темные круги. Эта дрянь истекает молоком…молоком своего ребенка. Рожденного не от меня.
— Показывай!
Она подошла к колыбели, такая жалкая, полусгорбленная, но в то же время невероятно красивая с этими распущенными волосами и огромными глазами — озерами. Протянула руки и взяла малыша.
— Эскама не смеет трогать ребенка! Это…
— Заткнись!
Потом понял, что сейчас Лана расстегнет платье, чтобы достать грудь.
— Пошел вон! Стой за дверью!
Послышался характерный скрип, а я смотрел как она нежно берет младенца на руки, как меняется выражение ее лица и… и стихает плач.
— Маленький…сейчас…сейчас…, - шепчет и, мне кажется, она сама не осознает, что говорит это. А я жду когда он заорет, когда выгнется как это бывало на руках у Гульнары. Эскама не может кормить моего ребенка! Он не возьмет ее грудь!
Ее пальцы теребят застежки на робе эскамы. На грубом суконном платье унылого серого цвета. Расстегивают пуговки. Очень быстро, она торопится. И ребенок нервничает сучит ножками, ручками, приоткрывает ротик. От взгляда на ее обнаженную грудь сжимаются скулы и простреливает в паху, бьет током прямо по яйцам. Член тут же торчит дыбом и упирается в штаны, причиняя почти боль. Эту похоть только в отношении нее не объяснить ничем. Меня уносит только от запаха. От взгляда я уже пьяный. Спиртное так не бьет по венам и не зажигает кровь. Ребенок приоткрывает ротик и еще секунда ловит выпирающий сосок, и он голодно присосался к груди с причмокиванием, с довольным сопением. От удивления у меня каменеет все тело. Я смотрю и жду, когда он вот-вот заорет, изрыгнет ее молоко, захлебнется им, начнет вопить, но малыш жадно сосет аж дрожит всем тельцем. Его крошечная ручка лежит на ее налитой груди, и я никогда в своей жизни не видел ничего более эротичного. Судорожно сглотнул, чувствуя, как пересохло в горле. Я тоже хочу мять ее грудь руками, оставлять на ней следы от когтей, хочу сосать и кусать ее соски. Это настолько сексуально, что мне становится нечем дышать и в тоже время просыпается какая-то странная запредельная нежность, восторг от таинства кормления. Некое забывание, что это не ЕЕ ребенок. Она раскачивается стоя, невольно качает ребенка, склонив к нему голову и смотрит только на него. Мне виден тонкий точенный профиль, ресницы, бросающие тень на бледные щеки, длинную шею. Нежная улыбка изгибает чувственные губы. Она словно светится изнутри. Или…или и правда светится. Вокруг женщины и младенца какое-то едва уловимое свечение, как будто их освещает луна. Или…это игра моего воображения. — Сядь…, - хрипло приказываю я и она пятится к креслу, садится наощупь, прижимая к себе малыша. Прислонился к стене, чувствуя, как дрожат ноги, потому что это слишком даже для меня. Потому что я, черт раздери, не понимаю, что происходит. Как самая последняя мразь, сука, которая нанесла мне самую адскую рану в сердце, гадина, которая меня предала, шлюха проклятая…как она могла оказаться спасением для моего сына и для моей сестры. Что автоматически делало ее неприкосновенной. Это злой рок? Судьба насмехается надо мной? Внутри все переворачивается и чей-то мерзкий голос словно шепчет мне. «Это колдовство. Ведьма ее научила, дала зелье. Если может она сможет и другая. Убей ее. Давно пора ее убить. Убей и найди кормилицу. Пусть Заха найдет!» Содрогаюсь от того, что слышу в своей голове. И невольно даже представляя как чудовище с оскаленной пастью рычит и облизывает пасть в предвкушении ее смерти. И я понимаю, что это будет не только ее смерть, но и
