Но, конечно, я не могу позволить себе думать о ней в сексуальном ключе. Мне не говорили, что есть какие-то правила, запрещающие отношения со студентами, но я не хочу нарываться на неприятности в самом начале.
Не знаю, что она чувствует ко мне. Она просит еще раз прогуляться с ней, и все время сосредоточена на мне во время урока. Мне не привыкать ко вниманию от студентов. Я для них человек, обладающий властью и контролем. Но в случае с Кэт я чувствую, что ее влечение ко мне только из-за того, что наши энергии столкнулись. Ее эмоции были в моем теле. Ее энергия заблокировала мою. Это создает ощущение близости, когда знаешь, что кто-то копался в твоем мозгу, в местах, о существовании которых ты возможно даже не подозревал.
— Если вы заняты, я пойму, — быстро говорит Кэт, ее плечи слегка опускаются, и я осознаю, что сидел здесь и пялился на нее, не отвечая.
— Пойдем, — говорю я и вскакиваю на ноги, хватая свое пальто.
Мы выходим за двери в осенний полдень. Утренняя мгла рассеялась, и сквозь высокие облака даже проглядывает кусочек голубого неба. Туман, который витает над кампусом, сегодня поредел, пропуская солнце, от которого все щурятся. С севера дует легкий морозный ветерок.
— Тебе не холодно? — спрашиваю я ее, замечая, что сегодня она в перчатках.
— Мне жарко, — говорит она.
— Заметно.
Она искоса смотрит на меня.
— Ты вспыльчивая, — объясняю я. — Я, конечно, не знаю, каково твое тело на ощупь, — она хмурит брови. — Я имел в виду, что… ну, я держал тебя за руку, но…
— Запинаешься, Крейн, — говорит она с изящной улыбкой. — Как это на тебя не похоже. Должно быть, опять засиделся допоздна. Еще один труп ночью?
Крейн. Не профессор Крейн, а просто Крейн. Мне нравится. Только пусть не забудет потом обращаться на «вы» в присутствии других студентов. Не хочу, чтобы они думали, будто у нас завязываются какие-то отношения.
— Вообще-то, нет, — говорю я. — Ну, да, звуки были, но мне все равно удалось заснуть, — мы останавливаемся посреди двора. — К озеру или в лес? — сады прекрасны, но в них полно студентов, наслаждающихся днем, и я не хочу, чтобы они подслушивали, учитывая, что мы обсуждаем. Я мог бы поговорить с ней мысленно, но она не знает, как мысленно отвечать.
— Как насчет леса? Но возле опушки, обойдем кампус, — предлагает она. — Мне не хочется гулять по темноте.
Я не собираюсь спорить. Мы продолжаем идти по главной дорожке, затем сворачиваем на каменную дорожку поменьше, которая проходит между рядами высоких оранжевых и персиковых георгинов, головки которых похожи на гигантские вертушки, над которыми жужжат пчелы позднего сезона. Пробыв в городе так долго, я и забыл, какой успокаивающей может быть природа, даже когда вокруг темно, туманно и зима близко.
— Не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов? — спрашиваю я, когда мы отходим от зданий туда, где трава встречается с зарослями сладко пахнущей ежевики у подножия деревьев.
— Мне? — спрашивает она. — Это у меня к тебе все вопросы.
Мы гуляем вдоль леса.
— Я уже ответил на некоторые. Теперь моя очередь спрашивать.
— Хорошо, — говорит она со вздохом. — Спрашивай. Предупреждаю, я довольно скучная.
— Ты совсем не скучная, Кэт, — говорю я ей. — Ты меня манишь.
Ее брови приподнимаются.
— Как это? — на ее щеках появляется легкий румянец.
— Хочется узнать о тебе все.
Она открывает рот, ее розовый язычок высовывается, чтобы облизать губы, и я чувствую, как мой член напрягается в штанах. Ох уж какая нежелательная реакция.
— Это только потому, что ты не смог ничего прочитать в моих мыслях, — говорит она через мгновение, ее поведение меняется с застенчивого на обидчивое. — Тебе нравится вызов. Не нравится, когда говорят «нет».
Думаю, в этом она не ошибается.
— Я бы хотел побольше узнать о твоей семье, — продолжаю я, пока мы идем бок о бок.
— О, понятно, — говорит она, и в ее голосе звучит поражение. — Лично я не интересую, да?
Я хватаю ее за руку в перчатке, останавливая.
— Поверь. Интересуешь, — говорю я, пристально глядя ей в глаза.
Она смягчается, и я отпускаю ее руку.
— Хорошо.
Мы продолжаем идти.
— Скажи мне, Кэт, — говорю я, понизив голос. — Как часто ты виделась со своими тетями, пока росла?
— С тетями? Не очень. Тетя Леона и Ана приходили, когда я была маленькой, но думаю, что они с моей мамой поссорились.
— Почему ты так говоришь?
— Так говорил отец. Я всегда слушала — была любопытной.
— До сих пор, — вставляю я с улыбкой.
— Это правда, — соглашается она, кивая. — Папа думал, что ей лучше без них. Он говорил так, будто она предпочла его им.
— Они не одобряли твоего отца?
— Не знаю. Все любили его. Он был самым милым человеком в городе.
— Не думаю, что сестер сильно волнует, милый кто-то или нет. Кажется, их волнует только власть.
— Мой папа тоже был ведьмаком, — добавляет она, к моему удивлению. — Но я не видела никакой магии от него. Или от мамы. В детстве, однажды вечером, когда мама отправилась в школу, как она делала каждый месяц…
— Твоя мама ежемесячно ездила в школу? — перебиваю я. — Сюда?
— Да. В день до и после полнолуния. Она до сих пор так делает. Наверное, поедет в октябре на следующее полнолуние.
— Что она здесь делает?
— Понятия не имею, — говорит она.
— Ты никогда не спрашивала?
— Папа попросил не говорить об этом, — говорит она. — Предполагаю, она проводит со своими сестрами какой-то ритуал полнолуния. Папа взял с меня обещание хранить в тайне свою собственную магию и все разговоры о ней.
Я хмурюсь.
— Зачем это?
Она пожимает плечами.
— Он сказал, что миру слишком опасно узнавать, кто я такая. Сказал, что я не должна практиковать свою магию ни перед кем, даже перед ним с мамой. Так что я этого не делала… по большей части, — она замолкает с задумчивым выражением в глазах, и энергия, исходящая от нее, усиливается от горя. — У меня был друг. Я иногда показывала ему.
Ему. Во мне разгорается чувство ревности, когда она говорит, что показывала магию мужчине. Я выбрасываю это из головы.
— Что ж, полагаю, твой отец был прав. Я вырос с отцом, который был пастором церкви в нашем маленьком городке в Канзасе. Даже не подозревал, что у меня есть предрасположенность к магии, пока однажды старый туземец Джон, управляющий магазином, не указал мне на это. После этого он часто посещал меня во сне, и именно там я смог практиковаться. Он предупредил, что моя семья никогда не поймет, и я рискую быть убитым или запертым в психиатрической лечебнице, что более или менее одно и то же. Но имея родителей-ведьм… обидно хранить все в себе.
Она мгновение наблюдает за мной, впитывая информацию с голодом в глазах.
— Я просто сделала то, что мне сказали. Папа был непреклонен. И поскольку родители никогда не упоминали о своей магии и не пользовались ею в доме, было легко притворяться, что мы нормальные.
— За исключением тех случаев, когда твоя мама уходила из дома в полнолуния.
— За исключением этой части. Я просто сказала себе, что она проводит время с семьей, хотя мои тети перестали навещать нас, — она останавливается и указывает на конюшни, за которыми мы сейчас находимся. — Хочешь пойти посмотреть на Подснежницу?
— С удовольствием, — говорю я ей, когда мы обходим здание и направляемся к стойлам у входа. Здесь довольно много стойл, но большинство из них пусты, за исключением двух коричневых лошадей в одном конце и серой в другом.
Она останавливается у серой, которая тут же ржет, увидев Кэт.
— Привет, дорогая, — говорит Кэт лошади, целуя ее темно-серую морду, потом проводит рукой по белой шерсти. — Крейн, это Подснежница. Подснежница, это профессор Крейн.
— Кажется, вы близки, — комментирую я, их связь вполне очевидна.
— Я разговариваю с ней, когда не могу поговорить ни с кем другим. Мама меня не слушает, а моя подруга Мэри ничего не понимает ни в ведьмах, ни в этой школе. Мне не разрешается говорить об этом, даже если бы я могла вспомнить. Но Подснежница знает. Правда знает. Она понимает мои мысли.
