Горбун.
Амели подхватила юбки и, не помня себя, понеслась прочь на негнущихся ногах. По аллее, в сторону замка. Свернула на дорожку, обернулась на бегу, опасаясь погони. Единственное, что она ярко запомнила — тяжелый удар. Глухой, отозвавшийся где-то в груди. Она рухнула вперед всем телом и не сразу поняла, что свалила человека. Она порывисто приподнялась на руках и увидела разметавшиеся светлые кудри. Нил.
Он шикал сквозь сжатые губы и потирал затылок:
— Ты совсем с ума сошла?
Кажется, ему было гораздо больнее, чем он хотел показать. Амели просто разревелась. Только теперь прорвало. Но Нил, конечно, примет это на свой счет. Она гладила его по щеке ледяными пальцами и бормотала, утираясь тыльной стороной другой руки:
— Прости меня, пожалуйста. Я не хотела, — она нагнулась и поцеловала его в щеку. По-детски, как целуют больное место, чтобы боль отступила.
— Ты чего?
Амели молчала, лишь всхлипывала. Нил обнял ее и прижал к себе, стараясь успокоить. Она не сопротивлялась. Уткнулась в его грудь и щедро поливала слезами сорочку, пахнущую кухней и потом. Сжала заледеневшие руки в кулаки. От Нила веяло теплом, как от разогретой печи. Амели прижала открытую ладонь, согревая пальцы, даже не задумываясь, как выглядит этот жест.
— Что ты делаешь здесь ночью? Ты же совсем замерзла, — он будто опомнился и попытался встать, все еще не разнимая рук. — Почему плачешь?
— Там что-то хрустнуло в парке, я испугалась и побежала.
Нил молчал, не спрашивал подробности. Отчаянно хотелось рассказать все то, что она увидела у обрыва, поделиться этой ужасной ношей. Но это было бы самой большой глупостью. Вдруг будет только хуже. Чтобы затолкать это желание подальше, Амели заговорила о том, что произошло утром:
— Я была в кухне у твоей тетки, — Амели шумно утерла нос. — Мы пирожки лепили.
Он кивнул:
— Да, она говорила. Ты ей очень понравилась.
— Он их съел. Ваш мессир!
Она разревелась с таким отчаянием, что Нил, кажется, опешил. Пожал плечами:
— Ну, съел. Что с того? Пирожки для того и стряпают, чтобы их есть.
— Я для тебя лепила. Красивых рыбок, как на твоем рисунке.
Он молчал, лишь опустил голову. Амели отстранилась. Она даже не замечала, что сидит, оседлав его колени.
— Тетка не сказала?
— Сказала. Только… зря ты это. Если мессир узнает — обоим не поздоровится.
Накатившая злость будто привела ее в чувства. Амели решительно утерла слезы и перестала всхлипывать:
— А что тут узнавать? Кусок теста. Неужто куска теста жалко? А присваивать себе чужие подарки… Это по-твоему хорошо?
Она вдруг потянулась и снова чмокнула его в щеку. На этот раз совершенно сознательно.
— Вот так. И никаких посредников. Уж свою щеку он тут никак не подставит.
Нил опешил и просто смотрел на нее, но неожиданно рассмеялся. Широко и открыто. Подхватил Амели за талию и легко поднял. Следом поднялся сам, стряхивая с камзола сырой песок. Вдруг посерьезнел:
— Не делай так больше.
Амели опустила голову:
— Тебе не понравилось.
— Не в этом дело, — хриплый голос, казалось, сел еще ниже. Нил нервно отряхивал уже чистую полу камзола, будто пытался скрыть смущение. — Ты просватана. Невеста мессира. Негоже это теперь. Да и кто я против него… вошь одежная.
Она хмыкнула и поджала губы:
— А я вашему мессиру в невесты не набивалась. В верности не клялась. Он сам за меня решил. Моя бы воля — ноги бы моей здесь не было. Вас двоих поставить — так я тебя бы выбрала, не его.
— Думаешь, мы разные?
— Как день и ночь.
— Ты же меня не знаешь совсем.
Амели шумно вздохнула, борясь с пробирающей дрожью:
— А мне и пары слов достаточно, чтобы понять. На рисунки твои взглянуть. А ты не смотри, что я глупенькая, — она похлопала ладонью по груди там, где билось сердце. — Такое не умом понимается. Это сердце чувствует. Забьется так тепло — и сразу все поймешь. Каков человек.
Нил заглянул прямо в лицо:
— А в его присутствии, значит, не бьется?
Амели отвела взгляд:
— Это другое. Совсем другое. Не от сердца это.
— Так от чего?
Уж, конечно, она не могла ответить ему, что от постыдных желаний. Разве можно такое ответить?
— От страха, наверное.
Нил какое-то время молчал, наконец, кивнул в сторону парка:
— Калитку искать ходила?
— Что? — Амели порывисто подняла голову.
— Что в парке делала? Калитку искала?
Она не ответила. Нил поддел песок носом башмака, отшвырнул в сторону:
— Меня за тобой послали.
Амели поймала руку Нила и заглянула в глаза:
— Есть она, калитка?
Нил покачал головой:
— Была, когда нужна была. Теперь нет ее. Не ищи больше — бесполезно.
— Значит, нет отсюда выхода?
Нил снова покачал головой:
— Для тебя — нет.
Глава 24
Колдун больше не напоминал о себе. Ежеминутно Амели ждала, что явится демон и сообщит, что Феррандо требует ее. Или придет сам с обвинениями. Глумиться или наказывать за ночное происшествие. Но не было ни демона, ни самого колдуна. Неужто не прознал? Разве возможно такое? Это наивное допущение вызывало лишь грустную усмешку — невозможно. Да и выходить из покоев ей больше не позволяли. Мари так и сказала, что до самой свадьбы. Раз колдун посылал Нила разыскивать ее — значит, знал, что Амели была ночью в парке, наверняка знал, что искала калитку. И это, конечно, не понравилось. Но, похоже, не догадывался о том, что произошло на самом деле. Ни о том, что ей стала известна тайна горбуна, ни о том, что произошло между нею и Нилом. И этот маленький секрет согревал душу. Амели чувствовала превосходство, будто оставила колдуна в дураках. Зудящий детский восторг глубоко-глубоко внутри.
Но все это радовало слишком недолго. Мысли о предстоящей свадьбе, которая неотвратимо приближалась с каждым часом, просто вводили в оцепенение. Все еще не верилось, что это впрямь возможно. А блаженно-радостное щебетание Мари выводило настолько, что ежеминутно хотелось ударить ее. Идиотка. Самое поразительное было в том, что служанка не ревновала Феррандо. Амели все же отбросила мысль об искусной игре Мари. Нет — так притворяться просто невозможно. Похоже, девушка поразительно наивна, наивнее самой Амели, или же поразительно глупа. Но и в том и в другом случае все это было просто слишком. Слишком. Порой она напоминала тряпичную куклу, которую кукловоды показывают на площадях. Прячутся за ширмой, высовывают из-за кромки набитые волосом или тряпьем фигурки на длинном шесте и с помощью палочек шевелят безвольными руками. И пищат за них тоненьким-тоненьким голоском. Как без стеснения выражался папаша Эн: словно яйца прищемили.
Вся злость на Мари куда-то делась. Будто лопнула, как мыльный пузырь. Служанка честно исполняла свою работу. Без единой жалобы, без единого возражения. Исполняла любой каприз. Подружкой, конечно, она никогда не сделается, но доброго отношения все же заслуживает. Сейчас казалось, что если и связывает ее что-то с Феррандо — так в том лишь его вина. Кто знает, что он ей наплел, чего наобещал. А может и вовсе пригрозил или заставил. Все это совсем не выглядело таким уж невероятным.
Этой ночью Амели спала просто ужасно. Металась в кровати, не находя себе места, обливалась потом, мерзла, кутаясь в одеяло, и сразу после нервно скидывала его задыхаясь от разливающегося жара. Накануне Мари настоятельно предлагала свои пионовые настойки, но Амели отказалась. Никаких настоек. Время неумолимо, а неизбежное непременно случиться, но она не хотела отдавать сну свои оставшиеся часы. Порой, в детстве она торопилась пораньше лечь спать, чтобы скорее наступило счастливое и долгожданное завтра. Например, день именин, когда обязательно к столу подавали говядину и сладости. Теперь же Амели старалась отсрочить это ужасное завтра. Не ложиться, хоть веки уже закрывались сами собой.
Церемонию назначили на вечер. Впереди оставался целый день, но сейчас не было ничего спасительнее растянувшейся ночи. Ее последней ночи. Завтрашнюю ночь она обязана будет провести с мужем. Уже не будет ни отсрочки, ни пощады. От одной этой мысли Амели снова и снова бросало в жар. Она невольно вспоминала чарующий голос и облизывала пересохшие губы. Сжималась калачиком, стараясь стать меньше, незаметнее, то вновь металась на простынях, будто предлагала себя невидимому любовнику. Внутри все скручивало, едва предательское воображение подсовывало горячие касания его пальцев. Как они щекочут шею, спускаются на грудь, до сладкой боли зажимают затвердевший сосок. Прикосновение разливается по телу сладкой волной, до кончиков ногтей, до кончиков волос. Вибрирует в воздухе. Обездвиживает, лишает воли. Она чувствовала губы на своих губах, слушала собственное сбивчивое дыхание. Рука невольно потянулась вниз, туда, где уже касались его пальцы, даря немыслимое наслаждение. Амели тронула ноющую точку и вдруг устыдилась саму себя, тут же одернула руку, сжалась.
