– А отель?
Мне уже было неловко от того, насколько внимательно он меня слушал, я стала поправлять рукава и отводить глаза.
– Мне нравится там находиться, там красиво. Если бы я там жила, я бы там не работала, но так как возможности такой нет, то это приемлемый вариант. – Он нахмурился, как будто не мог уловить логику, я усмехнулась: – Ты видел мою общагу?
– Я не особенно хорошо рассмотрел, – шутливо изобразил невинные глаза Алан, я рассмеялась, он сказал серьёзнее: – Но я видел много общаг, они все примерно одинаковые.
Я понизила голос и призналась, как в преступлении:
– Она вся кривая. Ободранная и неухоженная, и с этим бесполезно бороться, потому что любые усилия единиц сводятся на нет наплевательством большинства. Я туда только вхожу, и уже чувствую, как мне плохеет.
– Переезжай ко мне. В пентхаусе море комнат. Круглую кровать я тебе, конечно, не отдам, мне на ней удобно к совещаниям готовиться, но любую другую – легко.
Я с опозданием прикусила язык – не стоило мне расслабляться, в первый раз в жизни начала просто говорить то, что думаю, и сразу так вляпалась. Он подумал, что я жалуюсь, и мигом решил проблему – молодец. Но мне как теперь с этим предложением обойтись? Если я откажусь, он подумает, что я странная – намекнула, что хочу избавиться от общаги, а потом делаю вид, что ни на что я не намекала, какое-то глупое кокетство...
«Или вымогательство. Ещё хуже. Он может подумать, что я требую дом. Это очень смело, особенно, в моей ситуации.»
Но, с другой стороны – если мы действительно поженимся, то нам нужно будет где-то жить. Отель подойдёт, как временная мера, но я планирую учиться здесь ещё много лет, не жить же супруге генерального директора межмировой корпорации в студенческом общежитии, это банально не безопасно, а годами жить в отеле – неразумно дорого.
От необходимости отвечать меня избавил официант, который принёс наш заказ, Алан просиял при виде дымящегося мяса и быстро убрал со стола бумаги, представил мне каждое блюдо и отрезал самые вкусные кусочки, на какое-то время забыв о контракте и вообще обо всём. Мне лично кусок в горло не лез, но Алан такой проблемой не страдал, и радостно смёл со стола вообще всё, что было, приказал убирать и нести десерт, стал задумчиво облизывать пальцы и пытаться вытирать их бумажной салфеткой, получалось плохо. Я достала из сумки влажные салфетки и протянула одну, с иронично-нежной улыбкой, он рассмеялся и взял, шутливо мурлыкнул:
– Какая полезная штука жена, а? Кто бы мог подумать.
– Ещё не жена, – я улыбалась, он отмахнулся:
– Да пофиг, как это называется. Все эти бумажки – это для тебя и твоих родственников. Мне главное, что я могу сделать вот так, – он опять попытался укусить меня за ухо, я смеялась и уклонялась, шёпотом требуя вести себя прилично, он делал вид, что не слышит.
Принесли десерт, Алан попробовал всё и вручил мне ложку, предлагая сделать то же самое, я с трудом изобразила аппетит и заверила, что всё очень вкусно, просто я недавно пообедала. Он не стал настаивать и занялся этим вопросом сам, для меня заказав чай. Когда его принесли, Алан расправился с половиной десертов и уже смотрел на них без особой страсти, попросил меня налить и ему тоже, мы взяли чашки, и он опять вернулся к деловому тону:
– Ты же понимаешь, что работать в отеле после обручения с генеральным директором «Джи-Транса» ты не сможешь?
Я прекрасно это понимала, но принимать не хотела. Или, может быть, это просто было слишком быстро. Я промолчала, он добавил:
– Моя женщина не может улыбаться всяким жлобам на входе в отель. По статусу, это должен быть минимум твой отель, а жлобы должны быть випами. Хочешь этот отель, кстати? Могу купить.
– Он не продаётся.
– Всё продаётся, – Алан усмехнулся как демон, мне жутко стало от этой короткой, но радикальной перемены. В его лице появилось что-то от тех «менеджеров», которые разбирали по кирпичикам мой дом, клея свои красные бумажки на бесценные шедевры и фабричную штамповку с одинаковым выражением кассового аппарата на лице, как будто для них нет вообще ничего святого, и они мать родную продадут, если кто-то предложит хорошую цену.
«Алан не знал своей матери. И отца толком не знал. Я даже не знаю, кто его воспитывал, надо будет спросить потом, при случае. В постели, например.»
Я испуганно залила эти мысли матовым чёрным, вспомнила его последние слова и ответила на них:
– «Роял Даймонд» не продаётся, и вряд ли будет продаваться когда-нибудь вообще. Хозяин получил его в наследство от своего отца, который его построил, физически, он своими руками укладывал кирпичи, от фундамента до крыши, его жена стены вручную расписывала. Они его не продадут.
Он усмехнулся и посмотрел на меня с неприятной снисходительной нежностью, как на наивное дитя:
– Просто доверь это мне, я эксперт, стоит мне захотеть – и они продадут. Я умею делать предложения, от которых невозможно отказаться.
«Мне, например. Я же продалась, так чем отель лучше меня.»
От этих мыслей становилось жутко, моя подкрадывающаяся тревога гудела в голове всё оглушительнее, я безумно хотела в мастерскую, к молоту, чтобы этот грохот просто исчез, снесённый грохотом железа. Я ровно сказала:
– Не надо. Я не хочу себе отель, у меня хватает дел.
– Как хочешь. Но если что, я рядом. Любой каприз для моей обожаемой невесты, – он медленно облизывал десертную ложку и смотрел на меня, я опустила глаза, он сказал серьёзнее: – Если с твоими вопросами всё, то я озвучу свои. У меня главный и единственный пункт, это Печать. И, прости, это обязательно.
– Что это?
– Это специальная магическая татуировка, которой помечают родственников Иссадоры. Детей у них всегда рождалось много, я говорил уже, их надо было как-то отличать, поэтому придумали татуировку. Это ещё до Габриэля было, и до Слияния, этой традиции тысячи лет. В Мире демонов метили детей, жён, любовниц, телохранителей и лучших военачальников, особо ценных специалистов. Эта татуировка была как бы разрешительной грамотой, которую невозможно потерять, давала возможность правителю объявить кого-то важным. На дружеской территории можно было получить помощь или аудиенцию у правителя, показав эту татуировку, на вражеской – дать понять, что ты ценен и за тебя заплатят выкуп, а если с тобой будут плохо обращаться, то правитель будет за тебя мстить. Детям делали всем, остальным – за заслуги. У меня тоже есть, я её сверху змеёй забил, но при желании её можно рассмотреть.
– А почему ты забил её?
– Её ставил отец. Он умер, так что она потеряла смысл – он меня не защитит через эту татуировку.
Я непонимающе нахмурилась, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь по этой теме из книг, но ничего не находилось. Алан объяснил:
– Это не просто татуировка, она ещё и магической связью работает, через неё можно энергией подпитать или поговорить мысленно, можно поймать боль на том конце или какое-то магическое или эмоциональное напряжение. Зависит от силы того, кто ставил Печать. Я свою Деймону поставил, перед тем, как отпускать его на учёбу в Академию Вершин, а то знаю я эту учёбу. С ним из-за неё очень аккуратно обращались, потому что я пару раз приезжал чинить разборки, когда ловил через энергетический канал лишнюю боль или повышенную агрессию, он вообще от природы не особо злой, так что это показатель. Я приезжал и встречал особо усердных учителей за стенами Академии, некоторым морды бил, с некоторыми судился. Там за период его обучения несколько раз кардинально менялась методика, он не знает, почему. Не говори ему, и Никси не говори, – он улыбнулся как заговорщик, я тоже улыбнулась и кивнула:
– Не скажу. Он и сейчас носит эту татуировку?
– Да. Её нельзя снять. Но ею можно не пользоваться, если не хочешь. Просто будет как телефон, по которому никогда не звонят.
– Как она выглядит?
Он осмотрелся, поставил щит и стал расстёгивать рубашку, повернулся ко мне боком и обрисовал пальцем неровную фигуру под татуировкой:
