— Сара!
Шины визжат по бетону — Винни нажимает на газ, и машина проезжает вперед метра два. Шлагбаум, как всегда, не спешит подниматься. Я хватаюсь за машину и наклоняюсь к заднему окну. Сара по-прежнему кричит, но когда видит меня, замолкает и забивается в дальний угол.
Едва шлагбаум чуть-чуть поднимается, как Винни уже выезжает. Металл ускользает у меня из-под пальцев, и я застываю в полном обалдении. Прямо как в первый раз, когда она меня увидела, только хуже. Почему она так меня боится? Кто она на самом деле, кем она меня считает?
— Адам!
Оборачиваюсь. На тротуаре стоит бабуля и смотрит на меня. Медленно ковыляю к ней.
— Это еще кто?
— Да так, девушка знакомая.
— Чего это она так?
— Ненавидит меня. Боится.
Бабулино лицо темнеет.
— Боится? Что ты ей сделал?
— Ничего я ей не делал. Она что-то про меня знает, или ей кажется.
— Про вас сплетничали? Распускали слухи?
— Да нет, ничего такого. Она так с тех пор, как мы познакомились, с первого дня в школе. — И тут до меня наконец доходит, и, когда я говорю ни вслух, становится ясно — так и есть. — Она не как все. Она вроде нас с тобой. У тебя — ауры. У меня — числа. И у нее что-то есть. Она что-то знает.
Бабуля не смеется. Не думает, что я спятил.
Лезет в сумку, достает сигарету, потом закуривает, глубоко затягивается и выпускает длинную струйку дыма прямо в табличку: «На территории больницы курение запрещено. Штраф 200 евро».
— Тогда, сынок, надо бы тебе ее разыскать, — Говорит она. — Найди-ка эту девочку, и пусть она расскажет тебе, что знает.
Это был он!
И лицо у него стало как лицо из моих снов. С одной стороны — все в шрамах, будто оплавленное.
Откуда я, спрашивается, знала, что это идеальное лицо будет в ожогах? Откуда я знаю, что увижу его еще раз — во время другого пожара?
Я думала, вот рожу, и страшные сны кончатся. Они начались вместе с Мией — первые сны стали сниться мне еще до того, как я узнала, что забеременела. Мия каким-то образом навлекла их на меня, и я думала, может, это ее сны, и, когда мы разделимся, они останутся у нее. Но она передала их мне. В ту же ночь, когда мы вернулись домой из больницы, мне опять снится сон. На этот раз я вижу, что весь город лежит в руинах: дома превратились в груды обломков, в мостовой трещины, такие широкие, что не перепрыгнешь, трупы на улицах, мертвецов выкапывают из-под завалов. А я могу думать только о Мии. Ее со мной нет. Надо до нее добраться.
Я силой заставляю себя проснуться. Где она? Боже мой, где мой ребенок? Руки слепо шарят кругом. Нащупывают ее макушку, мягкую и теплую. Она здесь, спит в своем ящике.
Просто сон. Это не взаправду.
Все в этом сне наперекосяк, так не может быть. Я в жизни глаз с Мии не спущу. Это злые шутки подсознания, вот что. Оно берет мои самые главные страхи, выворачивает их наизнанку и предъявляет мне.
Вот только… вот только клочки кошмара складываются словно мозаика. Мия. Адам. Я.
В этом есть какая-то неизбежность.
Это невыносимо. Одной, в темноте, мне со всем этим не справиться. Я снова тянусь вниз и беру Мию к себе в постель. Я ее разбудила. По-моему, раньше я никогда так не делала. Всегда разрешала ей спать в собственном режиме. Но вот она не спит и не плачет. Кладу ее к себе на колени. Ласково беру за руки, она вцепляется мне в большие пальцы, и мы смотрим друг на друга, прямо в глаза, и долго-долго молчим.
— Я тебя никогда не брошу, — говорю я ей наконец. — Я тебя никогда не брошу.
И жду, что она скажет мне в ответ то же самое. Наверное, после родов у меня слегка поехала крыша. От Мии у меня размягчились мозги, размазались все границы. Если бы она сейчас сказала мне: «Мама, я тебя никогда не брошу», я бы даже не удивилась. В мире, размытом от молока и недосыпа, такое вполне может быть.
Она ничего не говорит. Смотрит, смотрит, смотрит. Постепенно веки у нее тяжелеют, не удержать. Несколько минут они трепещут, а потом закрываются. Дышит ртом, каждый выдох умилительно натужный, она чуть ли не храпит. Кладу ее на матрас себе под бок.
Что бы ни случилось, что бы ни готовило нам будущее, у нас есть настоящее — мы с Мией лежим лицом к лицу, близко-близко, дышим одним и тем же воздухом, делим на двоих одну и туже дремоту — и мне этого довольно. У нас есть настоящее. И пока нам больше ничего не нужно.
Я снова засыпаю, и теперь малышка плачет, и я тоже плачу. Нас окружила огненная стена. Мы здесь погибнем, сгорим заживо. На себя мне плевать, но Мия… Это невозможно! Я прикрываю ее своим телом, пытаюсь защитить. Пламя подбирается ко мне. Одежда от жара вплавляется в кожу.
— Сара! Сара!
Кто-то трясет меня за плечо. Это он. Адам. Пытается что-то мне сказать, но кругом все с грохотом рушится. Я ничего не слышу.
— Сара, просыпайся! Просыпайся!
Открываю глаза. Я кричу, Мия кричит, но воздух кругом холодный — это лицо у меня пылает. Я в своей комнате в норе Винни, и это голос Винни, а не Адама.
— Ты разбудила ребенка, — говорит он.
Я беру ее на руки. Моя девочка. Я ее напугала. Вылезаю из постели и хожу по комнате, укачиваю ее, но ничего не помогает, и мы возвращаемся в постель перекусить. Она присасывается, держится руками за грудь изо всех сил, жадно ест. Я вытираю ей слезы с того глаза, который мне сейчас видно, и постепенно она успокаивается, а мерное чмоканье успокаивает и меня.
— С этим надо что-то делать. Поговорила бы ты с кем-нибудь, что ли.
— С психиатром?
— Ну вроде того.
— Рассказать о том, какое у меня было детство, выговориться, то-се?
— А что? Многим помогает.
— Мне снится никакое не прошлое. Будущее.
— То есть?
— Снится, что будет со мной и с Мией. И не только с нами, а со всеми. Какая-то катастрофа.
— Можно мне посмотреть рисунки? Ты же его нарисовала, в смысле сон, да?
Я и правда нарисовала все на обоях, но потом свернула их обратно, потому что не могла сидеть и смотреть на это.
— Вон там, — говорю и киваю на рулон, который стоит в углу.
Винни начинает его разворачивать, держит перед собой, потом понимает, какой рисунок большой, и кладет бумагу на пол, придавив края моими тапками.
— Господи, — говорит он. — Господи Боже милосердный! Это же тот парняга с парковки. И дома, и огонь… Господи Боже, Сара, ты хоть знаешь, что ты нарисовала?
Мотаю головой, потом смотрю на него — а он весь белый от страха.
— Тут дата стоит: первое января 2027 года. Это тогда и будет?
— Да, мне снится, что это первое января.
— Господи.
Проводит руками по лицу, но затравленное выражение никуда не девается.
