ботинках хлюпала вода, поэтому они противно скрипели. Каждый раз, когда отряд пробегал мимо старшины, тот спрашивал: «Ну что, еще жалобы есть?» Дальше история обрывалась, да и рассказывать необходимости уже не было.
Попробуй высказать что-то, сразу повесят ярлык «стукач», да потом так из всего отряда выбьют желание «жаловаться», что надолго запомнишь. Поэтому стоишь, вытянувшись в струну, и чеканишь «Никак нет», а про себя думаешь: «Сука, чтоб ты сдох, сам будто не видишь».
— Ненавижу этого ублюдка Максфилда с его фашистскими порядками, — буркнул Тайлер.
Я молча согласился, тут же выбросив в сторону друга ответную сцену, как мы в разгар эпидемии гриппа с температурой под сорок стояли шесть часов под приливным дождем за то, что их отряду в соревнованиях по борьбе проиграли. Тогда не заболевших можно было пересчитать по пальцам. Если кто-то вдруг падал, ко времени добавлялось еще полчаса. Достояло шестеро…
Нас ломали ежедневно, ежечасно. Ломали просто так. Натравливали друг друга, как собак. Если ненавидеть, то до глубины души, если соперничать, то до больного сумасшествия. Если драться, то до последней крови.
Есть вещи, о которых я бы никому и никогда не стал рассказывать, и Эдмундс определенно был из их числа. Но с Таем мог быть предельно откровенным. Это невозможно объяснить. Просто с человеком, который прикрывает твою спину, по-другому и быть не может…
Не могло…
***
Была пятница. День железок. Мы с утра заняли две беговые дорожки у окна.
— В прошлом письме Виола говорила, что какой-то парень хотел позвать ее на день рождения. Но она вроде не собиралась идти, — сказал Тай и, установив уклон «в гору», начал бежать чуть медленнее. — А теперь от нее писем нет уже два месяца.
— Слушай, — я взял бутылку воды и на ходу сделал два глотка, — ты загоняешься по ней уже седьмой год. Пока будешь «храбрости набираться», она уже замуж выйдет. Мне кажется, эта девчонка тебе так нравится просто потому, что ты не можешь к ней подобраться. Это как гонятся за мечтой, но ничего для этого не делать.
— Иди в задницу, Ник.
— По-моему, тебе надо проверить голову. То, чем ты страдаешь — ненормально.
— Я попросил ее приехать, — продолжив бежать не сбавляя темпа, сказал он.
— То есть?
— Я не могу приехать к ней, сам понимаешь…
— Параграф пять, — кивнул я. «Любые перемещения за пределами установленных границ строго запрещены, если не одобрены приказом руководства или личным заданием».
— Она всеми способами переводит тему. Уже три письма подряд.
— Сколько вы в переписке?
— Тринадцать месяцев и двадцать два дня, — отчеканил Тай, словно у него в голову был встроен календарь.
— Тогда остается только версия с парнем, — развел я руками.
— Нет, у нее нет никого. Виола бы не стала врать. Она не такая.
«Ну да, все они не такие», — подумал я, вспомнив Роуз, что срулила от нас с братом при первой же возникшей трудности, закатил глаза, но переубеждать друга не стал. Часы на моей руке запищали, требовательно угрожая, что если в ближайшие пятнадцать минут я не являюсь на ковер к начальству, мне светит выговор, так что я накинул на плечи полотенце, сменил кроссовки на ботинки и поднялся вверх по лестнице. Дернув хорошо знакомую ручку кабинета на себя, остановился, заметив новенькую золотистую табличку. Когда это брат успел сменить лейтенантские погоны?
— Капитан Лавант? — Я вошел внутрь, огляделся, не узнавая прежний кабинет командира, и присвистнул. — Везучая ж ты сволочь! Кому продал душу, чтобы получить повышение?
— Не понимаю, о чем ты, — не поднимая глаза и лишь изредка переворачивая страницы документов, ответил брат. Я состроил гримасу.
— Тебе двадцать семь, Джесс, и сегодня на твоих погонах появилось уже три звезды! Да еще и какой кабинет отгрохали, — провел я рукой по массивному полированному столу. — Это что, красное дерево?
— Делай то, что говорю, через пару лет получишь такой же.
— А если я не хочу? — Я рухнул в кресло напротив, устраиваясь поудобнее на мягких подушках.
— Все хотят.
— А я нет.
Я скрестил руки на груди и вытянул перед собой ноги.
— Ник, поверь, я знаю, как будет лучше для тебя. Разве я хоть раз ошибался, подвел или уверял в чем-то неправильном?
— Когда убедил меня, что с сарая можно спрыгнуть с зонтом, как с парашютом, — начал загибать пальцы я. — Или когда сказал, что окоченевшего на улице голубя можно на батарее разморозить. Я сутки пытался его оживить, пока мама не просекла. Вот же была вонь, никогда бы не поверил, что такой мелкий труп может так смердеть.
Джесс, слегка улыбнувшись, хмыкнул:
— Удивительно, что ты помнишь.
Я промолчал о том, что перестал забывать детство, решив не посвящать брата в наши с Таем неожиданные открытия.
— Когда притащил меня в Эдмундс, — издеваясь, добавил я, ожидая его реакции.
— Тебе пошло на пользу. Если бы мне пришлось вернуться назад, бы сделал точно так же.
Не знаю, как в этот момент мне удалось сохранить на лице маску спокойствия, не сорваться с кресла и не впечатать его лицом в новенький шикарный стол. Я прикрыл глаза и сжав кулаки, тихо произнес:
— Ты провел там всего год, тебе семнадцать было… а я шесть лет, Джесс. Шесть лет бесконечной муштры и унижений!
— Ник, — вздохнул он, уперев локти в стол, и посмотрел на меня, — ты просто никогда не представлял, какой могла стать твоя жизнь, останься ты с отцом. Ты не понимал, ведь был еще ребенком. Но этот дом, этот город… ты бы возненавидел его. Жителей, соседей, даже проклятую рыбу, от запаха которой невозможно избавиться. Останься ты там, вряд ли смог попасть хоть в один мало-мальски приличный колледж, а уж найти нормальную работу тем более.
Я не знал, что ответить, ведь отчасти он был прав. Как же я ненавидел, что Джесс всегда оказывался прав.
