труды по артиллерии тебе пригодятся. Казачки к огненному ответу со стен не приучены. Разбегутся кто куда, в штаны наделавши. С пушками четыре артиллериста приедут. Используй с умом.
— Все, Миша, с Богом. Коней приготовили, иди с Орликом познакомься, и езжай.
Миша пошел искать угощение для коней. Весна, овощей и людям не хватало. Взял на кухне горбушку хлеба, круто посолил и пошел на конюшню. Отцовский Орлик, темно-гнедой, почти вороной, смесь местной кобылицы и арабского скакуна, привередливый красавец с белой звездочкой во лбу, милостиво принял подношение, обнюхал, дал почесать лобик, принял. Но поразил его скотина бессовестная. Сам потянулся к нему, узнал, заржал тоненько, хлеб сжевал, и потрепал зубами за рукав. Кличку Миша так ему и не придумал, а у тезки не спросил, да и вряд ли тот ее знал. Решил так и звать, Бессовестным. Заработает более звучное имя, переназовем. Так как затяжелел конь на хорошей кормежке без нагрузки, не считать же таковой редкие прогулки на остановках, решил Миша вести его в поводу, как заводного, что бы жиры нагулянные растряс и в порядок пришел. Сам сел на Орлика, тот немного погарцевал, пробуя всадника на «слабо», но быстро понял, что фокусы не пройдут и пошел ровной рысью вдоль реки, до слияния ее с Мологой. Отец проводил до перевоза. Когда паром с небольшим отрядом отчалил от берега, поднял руку в прощальном приветствии, и долго смотрел вслед, пока выгружались, садились в седла. Так и стоял, пока сын со свитой не скрылся за прибрежными холмами, предварительно помахав отцу рукой.
Вздохнул, вернулся в Шелохачь, и сел писать жене письма в двух экземплярах.
С утра вся московская усадьба князей Муромских на ушах стояла. Княгинюшка, несмотря на свой почтенный возраст, и дородство, неприбранная носилась по терему и торопила сенных девушек.
— Манька, чего копаешься! Скидывай в сундук одежду княжича. Да аккуратнее, складывай аккуратнее, небось обтрепался весь в своих странствиях! Исподнего не переодеть! Да зачем теплое кидаешь? Лето сейчас. Легкий кафтан клади, да опашень шелковый, да мурмолку без меха, дурища. Без меха, говорю, с вышивкой! Кто в библиотеку пошел? Книжки-то найти надобно! Как Егорка? Он же неграмотный! Возок, возок-то заложили? Как к обеду? Какой обед? Только что встали! Кто не чесан? Я не чесана? Так чешите, да кику нарядную подайте, и волосник нарядный. Какое богомолье? Кто, Я?
— Вы, матушка, вы, — произнес вошедший в горницу дородный детина лет 30-ти, несущий под мышкой две толстые книги в кожаных переплетах — С утра, как голуби прилетели, вы нечесаная по терему мечитесь. Вот, хорошо, что я тоже батюшкины письма прочел, книги, что братец просил, нашел, пока Егор всю библиотеку на пол не сбросил. Радоваться нужно. Нашелся Мишка, живой и здоровый. И царя привез. Тоже живого и здорового. Два неслуха. Вам батюшка что отписал? Что бы вы никаких старых вещей Мише не везли. Малы они ему все. Мы с Андреем прикинули, ему Якова вещи впору будут, простите за напоминание. Но все лучше, если они младшему достанутся, чем в чуланах сгниют. И еще, батюшка писал, что бы вы тихо уехали, вроде как на богомолье. Миша с секретным поручением едет, от боярина Шереметьева, не надо его дорогу метить. Так что собирайтесь тихо, одевайтесь скромно, вы Богу молиться едите, а не с сыном встречаться. И потом, Миша о двуконь едет, некуда ему сундук нарядов девать, да и красиво одеваться будет некогда. Передаст письмецо секретное и назад. Возьмите кафтан один, для жары, летний, охабень шелковый, однорядку и мурмолку летнюю, пару рубах, и то много будет! Сейчас вас девки приберут, покушаем и с богом, в дорогу. В Мтищах уже ночлег подготовили, в доме купца Ивашкина, переночуете, и утречком, по холодку поедете. К вечеру в лавре, всенощную отстоите, а там и Миша подъедет.
— Господи, какой ты разумный, Данюшка. Совсем ополоумела. Ты уж проследи, что бы одежду правильно подобрали.
— Прослежу, маменька. И, прости, Алена вперед тебя на кухне распорядилась. Пирогов напечь, да цыплят нажарить. Мишка-то, наверное, оголодал за странствия, вот ты его и накормишь. И с собой припас дашь. Жить будешь у вдовой старой тетки князя Ивана Черкасского, родственника Романовых по жене. Она глухая и почти слепая. Так что Мишку и не рассмотрит. Уедет он на следующий день утром. Не задерживай, на него за дружбу с Михаилом Романовым Салтыковы зуб точат, поэтому батя и Федор Шереметьев отсылают его с поручением. Понятно?
— Спасибо, Данюшка, разъяснил все. А то я совсем голову потеряла. Думала, сгинул Мишенька, и даже могилки от него, как от Яшеньки не осталось! Все, пусть причесывают, скромно оденусь, и на богомолье! Ты со мной не поедешь?
— Нет, маменька, отец не велел. Мишка же тайно едет. Вот, Алену могу послать, поддержит тебя. Это нормально, даже хорошо. Поехали свекровь с невесткой на богомолье. Привет от меня Мишке передай. Пошли обедать. Возок уже закладывают. Алене я скажу, пусть собирается.
Михаил ехал на удивление быстро. До Устюжена доскакали за остаток дня. Встретили его, как родного, покормили, баньку истопили, спать уложили. За ужином расспрашивали о молодом царе. Миша тезку расписал, как хорошего парня, доброго, молодого, жизнью потрепанного, почти все детство от Годунова спасавшегося, сиротой при живых родителях. Что бы чудес от него сразу не ждали, надо всех врагов изничтожить, и дух самозванцев выбить. И отца его вернуть, патриархом на Русь. С тем и расстались. Ночью к нему попыталась пролезть бывшая пассия, дочка управителя. Пришлось выгонять. Тихо и без скандала. Утром уехали рано. Дни стояли теплые, Миша тропился, успеть бы до того, как земля просохнет до Лебедяни доехать. В Сергиевом посаде еще день потерять с матерью придется. Иначе никак. Обидится, да и соскучился он. Старый воин Остроженский ехал налегке, а вот молодые так доспехов и не снимали, красовались. К обеду сопрели. Остановились перекусить и лошадей сменить на лесной полянке у ручейка. Коней расседлали, дали отдохнуть, а то даже Орлик притомился. Ничего, Бессовестный пробежался, в порядок вошел, теперь всадника повезет. А Орлик отдохнет. Миша к вечеру рассчитывал быть в Бежецке, не выходило. Молодые были наездниками неопытными, да еще в доспехе, еле доползли до привала. Он им приказал доспех снять, и ехать в одних кафтанах, иначе слягут утром и на коней сесть не смогут. Пошел умыться, и, пока лицо вытирал, разговор тихий услышал.
— Слышь, дядько
