Николай, княжич-то наш доспех снять приказал. Сам доспех не надел, неженка, и нас неженками считает! Как мы с ним воевать будем? Слышали, что он, как вы со свеями схлестнулись, сознание потерял. Тоже мне, воин.
— Цыц, молодой, зеленый, болтаешь, о чем не знаешь. Доспех он носить не может, железо силу чародейскую запирает. А чародей он знатный. Сам видел. Такой столб огненный сотворил в той битве, да ветром в смерч закрутил, что все свеи врассыпную кинулись. Спас, считай, нас всех тогда. А сознания лишился, потому что силы много вложил по молодости. Потом научился. Купцы рассказывали, ушкуйников пожег, любо-дорого смотреть. И силы сохранил. Так что ты княжича не хули. Знатный он чародей. Только до поры, до времени знать чужим о том незачем. Пусть думают — балованный барич едет. Потом всем сюрприз будет.
Миша усмехнулся. Прав старый вояка. Так поступать и станем, баричем изнеженным да капризным прикинемся, а в бою увидят, чего он стоит. Дар его после свадьбы вроде даже усилился, как будто их соединение с Анной не только ее силу пробудило, но и его увеличило. Вышел, как будто ничего не слышал на поляну, взял мясо копченое, ломоть хлеба, прожевал, отваром кипрея с медом, старым ратником сваренным запил, и сказал строго:
— Доспехи не надевайте, здесь опасность только одна, если меня опознают. Скажу прямо, перешел я дорогу братьям Салтыковым. Не по нраву им моя дружба с Михаилом. Козни плетут. А еще опасность в том, что тепло настало. Степь просыхает. Как просохнет земля, трава появится, двинет окаянный Ивашка Заруцкий орду казачью к низовьям Дона, в степи Ногайские, новых людей набирать. Потом на Москву пойдет. На пути на юг у него одна крепость не разоренная, что остановить казаков может. Лебедянь. Стены крепкие, да люди ненадежные. Много лет боярам-изменникам служили, что от Сигизмунда польского грамоты на город получали. Туда нам надобно как можно быстрее добраться, и путь Ивашке заступить, направить на восток. Там казаки государю верны, схватят его с женкой негодной, польской Маринкой, что байстрюка неведомо от кого прижила, и теперь царевичем выставляет, хочет царем сделать. Надо с этой заразой, самозванством, покончить раз и навсегда. Вот наша задача, а не в доспехах блестящих красоваться. Я бы тоже мог железо нацепить, батюшка доспех гишпанский подобрал, королю одевать впору, да нельзя мне. Силу железо запирает. Только мало кто о том знает. Вам, вот, доверился. Так что едем быстро, налегке, три отрока в богатых кафтанах, недоросли балованные, дядька при них. В железо облачитесь уже в крепости, или поближе к ней, если опасно станет. А пока торопимся. Я, вон, в Бежецке ночевать думал, теперь не выйдет. Дай Бог, до Молоково добраться до темноты, а то в лесу ночевать придется. Плохо отдохнем, завтра, как сонные мухи ползать будем. День потеряем. Да еще хоть полдня, а скорее сутки в Сергиевом посаде задержаться придется. Матушка там меня ждет. Два года не виделись, она уж меня похоронила, просто объятиями не отделаешься. Неуважительно. Облачайтесь в кафтаны, быстро налегке поедем. Послезавтра надо Волгу пересечь.
До Молокова все же добрались на вечерней заре. Отдохнули в доме местного головы. На рассвете выехали. Сто верст до Волги отмахали, дважды коней меняли. Но переправиться не успели. Велика река, конечно, не так, как в нижнем течении, но все же поболее Мологи будет. Переправились на рассвете, напротив Калязина, откуда и началась их с Михаилом авантюра. На заставе у парома спросили, куда путь держат. Николай Остроженский спокойно сказал, что через Нерль, на Переяславль-Залесский, дальше через Владимир на Нижний Новгород, а потом по Волге до Козмодемьянска, куда молодой княжич воеводой назначен. Городок спокойный, тихий, и подальше от соблазнов Московских. Спросил, отчего такие строгости. Ответили, что молодого царя караван ждут. Посетовал старый воин, что некогда им ждать, не увидят Михаила, ехать надобно. Старый князь строго приказал не задерживаться. Стража поухмылялась — довел папашу недоросль, сослали для исправления в глушь, и сдвинули рогатины. Поехали на Нерль без задержки. Там и позавтракали. И поскакали прямо по дороге в Сергиеву обитель. К ужину поспели. Поспрошали, где двор вдовы боярина Остолопова, постучались. Холопы спросили, кто такие. Сообщили, что от князя Муромского его жене письмо привезли и посылочку. Впустили.
Миша посреди двора замер, увидев на высоком крыльце дородную фигуру матери, руки к сердцу прижимающую. Явно не узнавала его княгиня. Вырос, возмужал. Был отроком, стал мужчиной. Сзади мать поддерживала Алена, жена старшего, Даниила. Тоже не узнать, раздобрела после родов. Помнил ее Миша тоненькой девушкой, за свадебным застольем смущающейся. Еще перешептывались гостьи, что больно тоща невеста. А вот родила, и откуда что взялось. Еще пару деток и, пожалуй, мать перегонит! Миша с седла слетел, мурмолку с головы стянул, Поднялся на крыльцо, поясной поклон отвесил и оказался в теплых объятиях матери. Таких родных, таких надежных.
— Мишенька, последыш мой! Повзрослел-то как, заматерел, не узнать! Господи, что я только не передумала, вся извелась! А Яшеньку-то убили ляхи, слыхал? Подло убили, из-за угла. А тебя я почти похоронила. Все слезы выплакала. Четыре седмицы вестей не было! Где были, что с вами приключилось?
— У хороших людей, мама, прятались. Михаил болел сильно, лечили. Давай в дом войдем, негоже на людях!
— Да что же я, как письмо князя получила, совсем разума лишилась. Хорошо, Алена поддержала. Хорошая она, добрая, и человек душевный. Пойдем в терем. Голодный, небось. Или в баню сначала? Грязь дорожную смыть?
Выбрал баню. Мамина девушка принесла чистое, скромно попросила грязное ей отдать, выстирают, высушат, нагладят, к утру чистое будет. Пошли в баню. Мужики уже парились с дороги.
— Когда едем, княжич?
— Завтра с утра, — вздохнул Михаил.
— Как же так, совсем мало с матерью побудете! Вон, как она по вам убивалась!
— Нельзя, Николай. Смотри, какая теплынь стоит, словно не первая седмица травня (май), а червень (июнь) уже заступил. Степь просыхает, скоро трава отрастет, корм коням появится, и двинутся казаки. Опоздаем, себя опасности подвергнем, и задание сорвем. Жаль мне матушку, но я уже не дитя малое, что бы за ее юбку держаться. Надо долг исполнить, отечеству помочь!
Молодые вояки с уважением рассматривали уродливый шрам на плече у княжича. Хоть и не в туловище, а рана серьезная. И заживала, видно, долго. Старик Остроженский просто взял Мишу за руку, повертел, рану рассматривая.
— Болт свейский, арбалетный. Так?
— Так, дядька Николай.
— Потому и
