— И как, нашел? — правда интересно стало.
— А то мне неведомо, — признался черт.
И тут лешинька прервал нас, сообщив:
— Аспид вернулся.
И мы поспешили к избушке, оставив черта на попечение кикимор.
Но когда уходили, даже на миг приостановились — черт вдохновенно вещал благодарным болотным слушательницам о том, как заявился в Выборг, да расшвырял всех магов, а главному самому архимагу и вовсе морду набил.
— Вот… черт, — леший головой покачал неодобрительно.
Ну черти, они такие черти.
И мы шагнули на тропу заповедную.
Как возвернулись к домишку моему, картину застали удивительную — аспид расставлял октагон да не простой, навершием каждой грани был заговоренный горный хрусталь. И тоже не простой это был восьмиугольник, не стандартный магический, подобный кругу, а иной совсем. Шесть кристаллов в нем были противопоставлены друг другу образуя прямоугольник, а вот седьмой и восьмой отстояли от них, соединяя две стороны прямоугольника. Как если бы за столом сидело восемь гостей, по трое друг против друга, да двое во главе стола с двух сторон.
За созданием фигуры наблюдали и волкодлаки, и вампиры, и моровики, и домовой, и кот Ученый, а Мудрый ворон сидел наверху, с высоты корректируя по бумажке, которую держал крылом:
— Правей! Еще правей! Теперича левей!
Ученый кот не выдерживал и периодически мотался наверх к ворону — перемещаться в пределах деревьев он мог без труда, и сверял бумажку с имеющейся конструкцией.
— На полшага правей! — продолжил ворон, едва аспид поставил новый камень, и, подняв голову, вопросительно посмотрел на нашего Мудрого.
Горный хрусталь был передвинут.
Затем аспид отошел на пару шагов, руку к конструкции направил — из ладони вырвался огонь, да и засиял светом, преломляясь в горном хрустале и создавая не плоскую, а трехмерную конструкцию, где лучи образовывали надежный световой куб. И такая сила в том кубе была, что даже мне, хозяйке лесной, не по себе стало. А аспидушка лишь кивнул удовлетворенно, и крикнул ворону:
— Все, благодарствую.
И направившись в октагон, принялся за фигуры не магические — алхимические. Такие, что магам вовсе не подвластны. Да и не изучают алхимию маги, опасно слишком, от того и под запретом. А аспид вот, чертит себе, спокойственно.
И тут тихо мне лешинька сказал:
— То есть, говоришь, он по делам из лесу уходил?
— Ну да, — я с интересом следила за происходящим, — видимо за хрусталем вот горным мотался.
— Видимо, — нехорошим тоном леший протянул, — только есть одна неувязочка, Веся, хрусталь этот горный, он еще вчера принес, когда вернулся вдруг внезапно да торопливо. И так торопился, что хрусталики эти в кусты крапивы бросил не глядя, а опосля к тебе в избенку поспешил. И сдается мне, октагон сей формы странной такой, от того… что хрусталь бросили вчера, сохранностью не озаботившись…
Пожав плечами, заметила:
— Может потому и мотался из лесу. Так то не планировал, а как к избе вернулись опосля разговору, за который ты сердишься, он и решение то принял, что по делам ему надобно.
— А по каким, Веся? — насмешливо леший вопросил.
— Мне откуда знать? — возмутилась я. — Не нянька вроде я аспиду, чтобы делами его интересоваться.
— Не нянька… — мрачно согласился сотоварищ мой верный.
И тут нас заметил аспид.
Мне кивнул приветственно, а вот лешему приказал:
— Мост нужен крепкий, широкий. Деревья раздобудь к ночи.
Леший почему-то после слов этих на меня посмотрел с подозрением. Я ж стояла, то на солнышко глядя, то на верхушки деревьев, и делала вид, что вообще ничего не слышала. Нет, мне-то конечно было известно, от чего аспид приказ такой дал — он лешего отсылал подальше, как и было уговорено, да только мы не договаривались, что отсылать лешиньку будут при мне, а я другу сердешному врать не способная.
— Вееесь, — позвал леший.
— А погода-то сегодня какая хорошая, — невинно заметила я.
Леший продолжал пристально на меня глядеть, я чувствовала это всей собой, даже не глядя на друга верного.
— Солнышко-то как светит, — продолжила, демонстративно ничегошеньки вот вообще не понимающая.
А леший глядит все суровее, и даже холодком из лесу повеяло.
И тут в дело аспид вмешался.
Кристаллы свои оставил, к нам подошел шагом уверенным, размашистым, остановился на лешего глядя, и спросил:
— Неясно, что в просьбе моей, леший?
А друг сердешный возьми да и ответь многозначительно:
— Многое.
А потом возьми да и потребуй:
— Браслет обручальный хозяйке верни.
И аспид, что хотел уж ответить, вдруг промолчал. А вот я не стала.
— Лешинька, пущай пока на нем будет, мало ли, — вздохнула устало, — по ночи едва спасти успела-то.
Леший на меня сурово поглядел, на аспида, на меня… на аспида, на меня…
— Да хватит уже! — не выдержали нервы мои. — Иди, деревья для моста доставай, не теряй времени даром.
И посмотрел на меня вдруг лешинька так, что стыдно стало, как пес побитый посмотрел, с обидой на несправедливость во взгляде, а я… что я сказать ему могла.
«Лешинька, — прошептала мысленно, в глаза черные заглядывая виновато, — я в тебе уверена, знаешь ведь. Никогда и никого у меня ближе тебя не будет, да не хочу, чтобы больно тебе было, понимаешь?»
Затрещал леший корою древесною, да и так ответил:
«Говоришь больно за меня? А мне каково было, когда ты кажен вечер до могилки шла и слезы горькие проливала? Но то твой выбор был, я его уважал».
И поняла я все, да только:
«Тебе больно будет, а плакать стану я, лешинька…»
Развернулся друг сердешный молча, да и без слов в лесу скрылся, осталась я стоять, за каждое слово себя ненавидя.
Да аспид вдруг утешил:
— Ты, хозяйка лесная, хоть и сказала, что в верности лешего уверена, но вспомни — ранее другое поведала, что не пустишь лешего в Гиблый яр, от того, что там ведунья его прежняя, и коли та призовет, ты ему уже будешь не указ. Вспомнила?
Вот после этого стало чуть легче, да все равно — горько и тяжело на душе. Чувствую долго прощения просить буду, очень долго. И простит, конечно, правду ведь сказала — никого у меня ближе лешего нет и не будет, а все равно на душе тяжело.
— Идем, — предложил аспид.
И руку протянул.
Я на ту руку поглядела, на ней браслет обручальный серебра светлого сверкал ярко, кожа то у аспида черная, матовая, чешуйчатая, так что браслет выделяется сильно, а свою ладонь все равно не протянула. За клюку ухватилась сильнее, да и пошла к октагону, сделав вид, что не было руки протянутой, не было и моего демарша независимости.
«Простил уже» — донеслось до меня от лешего послание мысленное.
«Покажу тебе ведунью, своими глазами покажу, — пообещала я».
Так и помирились.
Так что до октагона дошагала я с улыбкой счастливою, встала, между фигурою магической и избушкой, клюку держу, аспида жду.
Тот шел неторопливо, от чего-то на меня глядел пристально, и взгляд его недобрым был, ох и недобрым, да только — а нечего меня за руку водить, чай не ребенок!
Когда подошел ко мне аспид, я уж чуть не постукивала туфелькой от нетерпения, но ждала. Терпеливо ждала. А едва подошел, предупредила:
— Как обеих выпустишь, за меня встанешь.
Совсем хмурым аспид стал, да и произнес мрачно:
— За спинами женщин не прятался и начинать не собираюсь.
Поглядела я на него скептически, аж до боли в шее — высок был господин Аедан, да и ответила:
— Аспидушка, родненький, перед тобой не женщина, перед тобой сила леса Заповедного. Так что будь добр, делай что говорят.
И тут вдруг взбеленился аспид, да и прошипел яростно:
— А иначе что?
Ну, сам спросил, я не настаивала.
— Леееесь, — позвала невинно.
Зловредина поганистая явилась незамедлительно. Еще через краткий миг аспид был спеленат, аки дитя малое, Леся-затейница, даже попыталась было его поукачивать — ну страдала чаща от неиспользованного материнского инстинкта. Да не тут то было — полыхнул аспид пламенем, путы сжечь пытаясь.
