Как бы мне хотелось, чтобы ты был сейчас открытым со мной не потому, что тебе нужно во что бы то ни стало усыпить мою бдительность, расположить меня и склонить к сотрудничеству. Как бы я была рада, если бы эти ответы шли от чистого сердца. Хоть кто-то, кто не мечтает уничтожить и втоптать меня в грязь. А Софья была насторожена, и холодок пробегал по спине, несмотря на все еще ощущаемую теплую магию. Ее беспокоило что-то, но что, она не могла сказать или же не хотела.
— Кто в академии ваш человек? К кому я могу обратиться, если мне понадобится помощь?
— Я не знаю. Мы почти приехали, Софья Ильинична, полагаю, господин полковник ответит на этот вопрос.
Лжет или действительно знает не все? Я допускала и то, и это. Поручик — не самая большая шишка при такой фигуре, как полковник жандармерии, и на месте Ветлицкого я бы тоже не очень доверяла болтливому мальчику, потому что он даже при первой встрече успел рассказать куда больше, чем мог бы… и это при том, что слова Ягодин подбирал как заправский писатель. Или все это видимость, постановка, рассчитанная на нас, курочек из академии, а, козочка?
Мы наконец-то остановились. Поручик быстро, желая опередить возницу, выскочил, обошел экипаж, распахнул дверь и подал мне руку. К тому, что так или иначе я вынуждена соприкасаться с людьми, мне придется привыкать долго.
Я ступила на подножку, поскользнулась, Ягодин подхватил меня, я вскрикнула — но не потому, что телесный контакт стал ближе, чем допускали приличия. Просто проклятая книга выскользнула из чулка и шлепнулась возле подножки, подло сверкнув сладострастной надписью.
Что. За. Черт.
Глава пятнадцатая
Софья вспыхнула, поручик тоже, я осталась безучастна. Подумаешь, скверные стишки.
— Ужасный слог, — сказала я, принимая от залившегося румянцем Ягодина книжку. — «И веером коварно скрыты, манят меня твои ланиты». — Спасибо, козочка, какой кошмар. Бить этой книжкой нужно автора, чтобы он больше никогда не писал стихов.
Его сиятельство не знает о некоторых аспектах жизни в академии. Например, о том, что вопреки запретам к воспитанницам применяют телесные наказания — избиения, черт возьми.
— Этими откровенно погаными виршами, — медленно проговорила я, демонстрируя Ягодину книжку, словно до этого он не успел ее рассмотреть, — классная дама била воспитанницу. Его сиятельство хоть немного интересовался заведением, в котором зрел заговор?
Мы смотрели друг другу в глаза, краска с лица поручика от моих слов сошла разом, и краем глаза я видела остолбеневшего возницу. Что он себе напридумывал — бог весть.
— Дортуары, в которых немного теплее, чем на улице, и одеяла тоньше, чем кисея, — отрывисто перечисляла я, впадая в ярость. — Отвратительная еда. Старших девочек держат впроголодь, а за малейшие провинности воспитанниц выставляют на всеобщее посмешище. Больше того, их неприкрыто унижают классные дамы и учителя. Программа обучения не выдерживает никакой критики, она вроде бы есть, на самом деле ее нет. Пансионерки не бывают на воздухе, никто не занимается их развитием как личности… — Перегнула палку, бывает, пора прикусить язык. — Простите, поручик, это все стоит высказать явно не вам.
— Нет, отчего же… — Ягодин выглядел не столько растерянным, сколько потерянным, а мне он вовсе не показался нежным цветочком — так реагировать на мои резкие откровения, даже если они пришлись не по адресу. — Я сообщу его сиятельству… В том, что вы говорите… Хотя… Простите, Софья Ильинична, я откланяюсь. Вас отвезут обратно в академию, экипаж в полном вашем распоряжении.
И он ушел. Не обернувшись, пропал в арке, как в пасти дракона. Я что-то сказала не так, не тем тоном или он попал под чары Софьи? Настолько, что сбежал, как только сумел?
Меня привезли не в тюрьму. Двухэтажное светлое здание на берегу застывшей сейчас реки, и я поежилась от порывов ветра, хотя магия Ягодина влияла на меня до сих пор — мне было тепло. Возница подошел ближе, удостоверился, что я адекватно воспринимаю реальность, покашлял, указал рукой на парадную дверь, которую передо мной уже услужливо распахнули. Это правда, меня ждут и, похоже, не с палачом, не то чтобы это что-то сильно меняло для меня в общем и целом. Дверь комнаты нужно запирать и подпирать чем потяжелее, и хорошо, что сейчас зима, а в самой академии прохладно — я могу не опасаться подброшенной в постель ядовитой змеи.
Змей и без того вокруг меня предостаточно.
Я зашла, меня тотчас пригласили пройти на второй этаж, и пока я поднималась, чувствовала странное сердцебиение. Связывать его с волнением я не торопилась, я не опасалась Ветлицкого, не настолько, чтобы мне плохело и кидало в жар. Козочка моя, нет, просто нет. Ты молода, у тебя играют гормоны… неважно, что это, но не время. Я обещала тебе его сиятельство, да, я помню, у меня, несмотря на возраст, прекрасная память, но давай, пожалуйста, не сейчас. И я не имела в виду Ветлицкого, князей много, не застревай на одном варианте, обойди весь базар.
С таким же успехом я могла яйцами забивать гвозди. Юная неглупая, как я уже могла не единожды убедиться, головка растеряла все свое лучшее, почувствовав первую, черт бы ее побрал, любовь, и я не представляла, как с этим бороться. Хуже всего — это была еще и моя голова. И мое тело.
Я вошла в кабинет — смахивающий на крысу секретарь открыл мне дверь и отскочил в сторону — и заставила себя небрежно кивнуть. Ветлицкий сидел за столом, что-то писал, с одной стороны, он меня ждал, с другой — не выказывал нетерпения. Мне было плевать, Софья надулась. Я молчала, прошла и села. Книгу мне некуда было деть, и я пристроила ее на колени так, чтобы название не было видно.
— Минуту, Софья Ильинична, — попросил Ветлицкий и продолжил писать. Я нахмурилась.
— У меня не то чтобы много этих минут, Георгий Станиславович. Я ценю легенду, которую вы разработали, и ценю то, что вы дали ей подтверждение. Кстати, что в чемодане, который вы прислали в академию?
— Понятия не имею, Софья Ильинична. Какие-то женские вещи. — Он оторвался от бумаг и смотрел на меня набычившись. — Что вас удивляет? У нас есть женщины-агенты, мы посоветовались с ними, что приобрести для вас так, чтобы вы ни в чем не нуждались и как можно реже покидали академию… кроме как не для встречи со мной. Точнее, я дал агентам поручение купить для вас все самое необходимое. За счет казны.
— А мой счет? — тут же вцепилась в Ветлицкого я. — Мое сотрудничество будет оплачено?
Ветлицкий вздохнул, видимо, осознав, что я от него не отстану, отложил перо и бумаги в сторону, взглянул прямо мне в глаза. Нет, козочка, держимся как ни в чем не бывало, а еще лучше — отдай контроль полностью мне.
— Вы не в том положении, чтобы что-то просить, — желчно предупредил он, а я против воли отметила, что как мужчина он весьма импозантен, — но я вас понимаю. Тридцать… пять целковых в месяц вас устроит? В дополнение к жалованью классной дамы.
— Пятьдесят, — не дрогнув, подняла ставку я, потому что помнила стоимость своей паршивенькой комнатушки. И у меня еще остались долги. — И это не жадность, Георгий Станиславович, а компенсация за то, что я там терплю.
Одного я добилась — в его глазах зажегся интерес, и он легко объяснялся: Софья однажды уже прошла академию, так что же еще?
— То, что я видела как воспитанница, и то, что я вижу как классная дама, как более зрелая женщина, которая может распознать и оценить добро и зло, — пояснила я, — различно. Я просила бы вас настоятельно обратить внимание на то, что в классах и дортуарах невыносимо низкая температура, а рацион воспитанниц не способствует здоровому образу жизни. Завтра или прямо сегодня вечером я передам вам то, что успела уже набросать, и прошу принять это к сведению. И инспектор Рауш, если вы о нем слышали, а если нет, то узнайте и повлияйте, чтобы его реформы снова вспомнили. Они были очень неплохи.
— Софья Ильинична, — деревянным голосом перебил меня Ветлицкий, а я опять отметила — Софья права, он хорош. Впечатление производит. Даже не дрогнул на мой менторский тон. — Милая моя Софья Ильинична, ваша задача — следить за учителями и классными дамами. Каждый шаг, каждое слово, все, что покажется вам… Владыка, нет, оставьте выводы мне, просто докладывайте обо всем, что видели и слышали.
