похоже на реальный рубин, размером с ноготь среднего пальца. Моего, конечно. Он оправлен в золото, с другой стороны ушко, как у пуговицы, – то есть это реально пуговица. Но с чьей рубашки? Или платья?
Кто хозяин?
– Такое в Санторине может носить только знать. – Эдгардо пожал плечами. – Тор, кто-то из принцев…
– Сохранишь? – попросила я Фати.
– Конечно.
Фатима сняла цепочку, повесила на нее рубин – и снова надела цепочку на шею. Что-что, а золото тут любят. И носят. Это мне ничего не нравится, кольца пальцы раздражают, цепочки упражнения делать мешают, браслеты – писать. Вот я и забываю, то одно, то второе, то третье. А девочки за своим статусом и его атрибутами следят ревностно.
– Допустим, здесь кого-то остановили. И куда его дели?
– Туда, – показала пальчиком Севилла. – Явно же ветки обрублены, видишь?
Я пригляделась.
Да, низкий цепкий кустарник (черт знает, как его зовут) был в некоторых местах надломлен, а в некоторых… его точно прорубали, чтобы сделать проход. И разница громадная. Вот проползла химера, тут и ветки обожгло, и висят они, сломанные и жалкие.
А вот кустарник прорубили. И ветки валяются под ним, на земле. Кто-то рассчитывал, что здесь все будет уничтожено? Или… Тогда почему не сжег все?
– Потому что не было времени. Или здесь еще были химеры, а их жечь сложно. Или он рассчитывал, что химеры уничтожат все следы. Или думал, что никто этим случаем не заинтересуется… – Севилла перечисляла вероятности тоном, достойным самого мистера Холмса.
– Может, и все сразу, – согласилась я. – Сив, ты права. Смотрим дальше?
– Предлагаю пройти по этим обрубкам, – вмешался Эдгардо. И даже локоть согнул. Для Севиллы, ага. И посмотрел так, со значением.
Севилла приняла вежливо предложенную руку и первой проследовала в проем.
Вот и поляна, на которой пировали химеры. Это видно. Здесь все обожжено, отсюда они уползли, здесь…
– Кровь. – Фатима коснулась одного из кустов. – Повезло, что это Санторин, дождя не было.
Мы переглянулись.
Действительно, на листьях кустарника было несколько кровавых пятнышек. Но это же не доказательство? И что мы пытаемся доказать?
Я не знаю…
Мы медленно обходили поляну, смотрели…
– Девочки, поглядите, – Эдгардо поковырял землю носком ботинка. – Ну-ка…
Мы поглядели.
На деревянный колышек, который глубоко вкопан в землю. А сверху на нем что-то вроде отверстия… и что?
– Каэтана, ты не поняла?
– Нет. А что я должна понять?
– Посмотри сюда. И вот сюда…
Колышки. Несколько штук. И еще. И что?
В чем смысл-то?!
– Каэтана, здесь кого-то привязывали за руки и за ноги к этим колышкам. Чтобы не дергались, – объяснил Эдгардо.
Я посмотрела вниз. Потом на Эдгардо, на девочек… и задохнулась от ужаса.
– Здесь… здесь скормили химерам живых людей?!
Фатима коснулась моего плеча:
– Нет, Каэтана. Здесь сначала пытали людей, а потом уже их скормили химерам. Ты же все правильно поняла. Они ползли на энергию боли, смерти… вот и приползли.
Меня затрясло:
– Суки, твари, фашисты!!!
– Каэтана?
Не было сейчас Каэтаны. Была Зоя, прадед которой погиб на войне. Хорошо еще, дед уже был на этом свете. И бабка чудом спасла его из оккупации…
И культурные немцы, которые убивали просто так. Потому что русские – не арийцы. Потому что у них много богатой земли. Потому что Гитлер так сказал…
И горели, горели живые люди в печах Треблинки, Бухенвальда, Освенцима… показательно, что большинство концлагерей было в Польше. Потому что русские такого не выдержали бы.
Голыми руками порвали бы нечисть… да и рвали! Было, было это в истории [8]!
Зря девочки трясли меня за плечи. Зря…
Я сейчас видела только это.
Там убивали людей.
Тут убивали людей.
Там не было химер, там чудовищами были сами люди.
Тут… тут были химеры. Но были и другие – те, кто открывал ворота, те, кто пытал здесь людей, те, кто нашел ответ, как приманить химер на кровь и боль…
Гитлеровцы. Нелюди…
– Эдгардо, у тебя нож есть? – Собственный голос показался мне чужим.
– Да…
– Дай.
– Каэтана?
– Дай, – повторила я. И Эдгардо послушно вложил в протянутую руку клинок.
Иногда самые верные жесты – театральные. А иногда жизнь кажется безумным театром драмы, театром кривых зеркал, театром, на подмостках которого кривляются чудовища.
Клинок взрезал мою ладонь.
Боль?
Тем, кто умирал на этой траве, было больнее и страшнее.
Есть мразь, которая не должна жить. Ни в одном из миров!
Кровь полилась на разъеденную кислотой траву. Такая алая, на белесом, пожухшем, неживом…
– Да услышат меня боги Фейервальда! Тех, кто это придумал и сделал, я уничтожу даже ценой своей жизни! И если на то будет ваше благословение – пусть они узнают гнев и боль Аласты на своей шкуре.
И сжала ладонь.
Не было ни грома, ни молнии. Ни знамений, ни голубей, ни даже лучика солнца – ни к чему. Но все мы, все четверо, вдруг ощутили нечто…
Нас – услышали. Меня — услышали.
* * *
Обратно мы шли молча. Мне разговаривать не хотелось, да и остальным… Что-то мне подсказывает, что друзья промолчат о случившемся. Руку я уже перевязала.
Красивые жесты отдельно, гигиена отдельно. И промыла, и повязку наложила, с помощью девочек. Ладно, рука левая, я переживу, попрошу Виолу быть бережнее. Да и рука почти уже не болит, так, слегка чешется под повязкой.
Я молчала.
Рассказывали девочки и Эдгардо. Встречали недоверчивые взгляды и клялись, что все так и есть. Нет, это не безумие, не страшная сказка, не выдумка. Все так и было.
Я молчала, пока не вернулись драконы. Потом подошла к Виоле, прижалась к теплой лапе, которую и обхватить-то было сложно.
– Спасибо, что ты есть.
Я – есть. Каэтана, а что ты сделала?
– Ничего. А что?
– На тебе… воля богов.
– Чего?
– Ты взяла на себя обязательство перед богами. И получила чье-то благословение.
– Чье?
– Не Даннары, ее бы я узнала. Может, и Сантора. Это его земля.
Я только головой замотала:
– Виола… я ничего такого… я не…
Драконий нос ткнулся в мою руку.
– Что у тебя тут?
– Так… о сучок оцарапалась.
– Правда? Размотай повязку.
– А поводья как держать? – Рана последние полчаса чесалась вовсе уж невыносимо, я едва удерживалась, чтобы не поскрести ее. В чем таком был кинжал у Эдгардо? Он им горький перец резал, что ли? Зараза! Мог бы хоть помыть!
– Молча. Размотай.
Я сверкнула глазами, но Виола могла быть еще более упертой, чем я.
Повязку пришлось размотать, и только тут я поняла, что боги все же дали знак. Вполне себе отчетливый.
Раны
