— Подслушивала? — весело поинтересовался он. Не успела я возмутиться наглым поклепом, как хам подхватил меня под локоть и развернул в сторону выхода. — Зря. Все равно не угадаешь, куда мы сейчас поедем!
— Мы куда-то едем? — пробормотала я растерянно, оглядываясь на удаляющуюся сумочку и записи в ней.
— А! Точно. Тебе же понадобится набор для стенографии, — спохватился начальник. Чуть не ударил себя по лбу в качестве сожаления о забывчивости и, отпустив мою руку, подтолкнул обратно к столу. — Надеюсь, ты умеешь?
— Что умею? — пролепетала я, бегом возвращаясь и вцепляясь в сумочку с драгоценным томиком, как в веточку — утопающий.
— Писать быстро, — закатив глаза, пояснил мистер Хэмнетт. Я закивала, как припадочная, но он, кажется, не поверил. А зря.
Такси уже ждало нас у входа. Прокуренный салон видал лучшие дни, но мотор работал без перебоев, а водитель аккуратно вписывался в повороты.
— Мне поступила анонимка на один из приютов, — вводил меня тем временем в курс дела журналист. Он развалился на сиденье, заняв большую его часть, так что мне пришлось отодвинуться к самому окну. Я не жаловалась — краем глаза ловила новые, не изученные мною еще улицы столицы. — Говорят о злоупотреблении властью, побоях и краже. Почерк детский, так что не факт, что это не какой-нибудь подросток, которого поставили в угол за утерянную ручку, но проверить не помешает. Если что, тема горячая, народ такое любит. Чтоб про сирот и послезливее.
— Это ужасно! — вырвалось у меня.
Поспешно прикусила язык, пока не ляпнула еще что, более предметное и оскорбительное, хотя цинизм мистера Хэмнетта возмутил меня до глубины души. Речь же о детях! Тем более — о несчастных, оставшихся без родителей. У нас в Сен-Саммерсе, к счастью, таких заведений не было, да и не нуждался в них посёлок на тридцать домов и сотню мелких ферм вокруг. Если вдруг приключалось в какой семье несчастье, то родственники и соседи принимали живейшее участие в судьбе осиротевших детей. Если совсем малые, то брали к себе, тем, что постарше, помогали продуктами, пока они не становились на ноги и не начинали вести дело самостоятельно. К работе приучали сызмальства, так что проблем особых в этом плане не было — все знали свои обязанности и были готовы принять ответственность лет с двенадцати.
Похоже, в столице и этот аспект жизни совершенно иной, осознала я, когда мы подъехали к длинному забору, оснащенному по верху кучерявой колючей проволокой. Если бы не знала, что мы едем в детский дом, решила бы, что нас привезли в тюрьму. Но нет — казенная плашка сообщала, что мы находимся у «Фостерного обучающего учреждения для несовершеннолетних». Значит, частный приют, получающий субсидии от государства. Я поняла задумку мистера Хэмнетта: владельцы подобных заведений частенько клали часть финансового обеспечения себе в карман.
Внутри тягостное впечатление только усилилось. Стоило нам миновать проходную — на которой нас мурыжили минут десять, выспрашивая пропуск и требуя предьявить разрешение от директора, хотя пропуск прессы давал мистеру Хэмнетту право беспрепятственного входа, пожалуй, почти всюду, кроме секретных объектов и государственных учреждений особой важности — как на нас обрушилась мертвая тишина. Я ожидала детские крики, визг и топот ног — помню еще свои школьные годы, особенно во время перемены. Здесь же было отчетливо слышно, как звонко цокают мои каблучки по неровным серым плитам двора. Длинная каменная кишка пропускного пункта и каменный же колодец, образованный высоким забором и гладкими унылыми стенами здания. Только решеток на окнах не хватало для полной ассоциации с местом заключения.
Ни качелей, ни горок, ни каких-либо еще участков для игр я на территории не увидела. Ровные ряды камней с шершавой поверхностью, на которые очень больно будет падать коленями. У меня аж мои собственные заныли от одной мысли.
Хотя… что-то мне подсказывало, что и побегать-то местным детишкам удаётся нечасто.
В помещении было темно и тихо, только доносился откуда-то монотонный бубнеж на одной ноте. Негромкий мужской голос что-то размеренно вещал, прерываясь лишь для вдоха. Коридор был чист до блеска, унылые светло-серые стены и дешевое покрытие на полу создавали впечатление сельской больницы — все практично и бесцветно, а главное, быстро отмывается кровь.
Навстречу журналисту, перехватив нас в коридоре, выбежал сам заведующий и владелец детского дома. Тучный, страдающий одышкой мистер Бэзил натужно улыбался, размахивал руками и предлагал провести экскурсию по приюту.
— Благодарю, мы сами, — отмахнулся от предложения мой начальник. — Пиши все, что тебе покажется важным!
Это он уже мне. Я кивнула, выудила из сумочки блокнот и карандаш и приготовилась строчить изо всех сил, чтобы не упустить детали.
От взгляда, который бросил на меня мистер Бэзил, стало не по себе. Надеюсь, он не маг и не наложит на меня какую порчу? Надо бы провериться потом, вечером, на всякий случай.
Журналист, не постучав, широким жестом распахнул дверь, из-за которой доносился бубнеж, и ввалился в класс.
— Что вы себе позволяете? — возмутился высокий сутулый мужчина в строгой темной одежде, нависший над одним из учеников. Поза была угрожающей, ребёнок сжался на стуле, и вся композиция сразу бросалась в глаза. Само помещение я рассмотрела уже позже и пришла в ужас. Ни занавесок на окнах, ни рисунков на стенах, ни пособий, ни учебников… матушка когда-то жаловалась, что наша захолустная школа убого снабжается. Похоже, не бывала она в столичных приютах!
Дети затравленно уставились на вновь прибывших. Заведующего оглядели с испугом, мистера Хэмнетта с подозрением, не понимая, чего ждать от рослого плечистого дяди, и все взгляды сошлись на мне. Я остро пожалела, что не сообразила по дороге завернуть в кондитерскую.
— Прошу прощения, если мы помешали учебному процессу, — я деликатно, но настойчиво потянула журналиста за рукав в последний ряд, к свободным столам. Он поколебался мгновение, но поддался. — Мы всего лишь посидим тут, послушаем. Пожалуйста, продолжайте!
Сутулый учитель на мою улыбку не отреагировал, мрачно оглянулся на заведующего и, не получив поддержки, вернулся к уроку.
— Так вот, повторяю для особо тупых! — заявил он, многозначительно оглянувшись на поникшего ученика, и прошагал к доске, мерно излагая события последней магической войны. Судя по записям на грифельной поверхности, особое внимание здесь уделялось хронологии и точным датам. Вряд ли бедные дети запоминали хоть что-то из рассказанного, учитывая, что даже я через минут десять начала клевать носом под монотонный бубнеж. Выход у них будет один — тупо зубрить наизусть числа, и горе тем, у кого память так себе. — Правление Венсана третьего, последнего мага-короля, было особо кровавым. Репрессиям подвергались все не имеющие дара. Им предоставлялись самые убогие условия для работы, не позволялось занимать высшие должности, а в случае разногласий с магом любого уровня дело решалось в пользу последнего.
В моем представлении текст больше подходил для лекции в институте, а не урока истории для семилеток, но кто меня спрашивал?
— Записывай, что видишь! — шепнул мне на ухо мистер Хэмнетт, подтолкнув локтем. На мгновение я ощутила себя примерной ученицей, которую подбивает на шалость первый хулиган школы.
Спохватившись, я склонилась над блокнотом, тщательно фиксируя все подряд — усталый вид детей, скучную подачу предмета, убогий вид класса и отъевшуюся физиономию заведующего. Он, кстати, никуда не ушел, так и мялся в дверях, отвлекая и детей, и преподавателя. Похоже, ему не терпелось нас выпроводить.
Глава 16
Журналист оказался упертым. Вместо того, чтобы поставить галочку и быстро покинуть неприятное место, он отправился на обед вместе с детьми. Помимо того класса, в котором мы сидели, в приюте было еще три. Сирот собирали по возрастам.
Самые маленькие, совсем младенцы, обитали в яслях и не выпускались в общий зал по понятным причинам — ор бы стоял до небес. Мы заглянули туда мельком и, не сговариваясь, сбежали через минуту. Там, впрочем, дела обстояли не так уж плохо. Шесть (пусть и мрачных) женщин в передниках и косынках, как медсестры, разносили бутылочки и придерживали их для тех, кто еще не мог питаться самостоятельно. Постельное белье выглядело чистым, хоть и застиранным, на полу в углу лежали малочисленные игрушки, в основном погремушки и облезлые кубики без картинок. Но все веселее, чем у старших!
