— Не хмурьтесь так, вы будто мысленно смазываете себя для знакомства, — едва слышно произнес за спиной голос Мурены, и ягодицу коротко, но крепко пожамкали. — Не сожрет же он вас… Не на ужин точно.
Оставив Леона, натянутого струной горячо нелюбимой им арфы, Мурена задумчиво пошевелил пальцами — Короля полагалось приветствовать и он поспешно подбирал рифмы, которые отчего-то сегодня были непослушны, ведь хотелось лирики, а нужен был, как обычно — сарказм.
— Папа! Ты, как всегда, без предупреждения! — подбежала с объятиями к Его Величеству Веста.
— Чтобы было, что скрыть? — хохотнул тот, и пажи, поддерживая, мелко хихикнули. — Ничего, милая, все успеем — прикажи слугам готовить кабана, мои вассалы подстрелили в пути. И куропаток. Так, а где же герцог? Ах, вот он, чего стоишь, будто мы с тобой вина не пили? — Освальд, приблизились, заграбастал в объятия побледневшего Леона. — Чего брови насупил? Не рад мне?
Мурена видел, как Леон хочет, но не может ответить — видимо, от страха перехватило горло. Может, в его мире и королей-то давно не было, вымерли, а тут такое… Потому Мурена, выхватив не менее ненавистную чем арфа жестяную дудку с гербом у ее хозяина, дунул в нее изо всех сил. А уж на легкие он никогда не жаловался, потому у всех находившихся рядом заложило уши.
— Вы не стойте у порога, дорогие гости! Вы позвольте, за порогом, перемыть вам кости! — широко улыбаясь заорал он, и уши заложило уже у всех.
Еще минут пять под утробный хохот Его Величества хозяин инструмента пытался отобрать у него дудку, а затем общее напряжение пошло на убыль: слуги засуетились, получив распоряжения обустроить гостей и готовить застолье, придворные дамы слились с пестрой стаей тетушек, наперебой нахваливая благородную худобу леди Весты, Освальд, пыхтя, отправился в выделенные ему покои. Мурена, верно истрактовав направленный в свою сторону взгляд, последовал за волочащейся по полу мантией.
— Прижился тут, смотрю, — сопел Его Величество в спальне, позволяя пажу развязывать шнурки на верхней одежде и стягивать с себя сапоги. — Я уж думал, совсем про меня забыл, если бы письмо не получил от тебя.
— Как можно, Ваше Величество! — оскорбился шут, помогая стащить пажу, который повис на ноге Освальда как мышь на куле с крупой, сапог. — О Вас я готов слагать легенды! Но что же заставило Вас оставить дела и примчаться в такую глушь раньше…
Освальд, вынув из кармана сложенную вчетверо бумагу швырнул ему в лицо. Мурена, пробежав глазами строчки, выведенные его почерком, но не им самим, постарался не выглядеть пораженным. В письме сообщалось, что дочь Его Величества готова сорвать свадьбу и скомпрометировать герцога Адонского, своего будущего мужа, находясь в порочащей имя всего королевского рода связи с рабом. Кто сподобился написать письмо, сомнений не возникло, он лишь не мог понять, зачем это нужно.
— Ах, вы об этом… — протянул Мурена, складывая бумажку треугольником, а затем, когда Освальд одним взглядом показал, что компромата остаться не должно, с готовностью оторвал кусок и сунул в рот. — И что же вы хотите предпринять? Смеет ли бедный безмозглый шут Вашего Величества надеяться, что дело обойдется малой кровью?
Освальд хмыкнул, и Мурена проглотил комок пережеванной бумаги, на вкус отдающей чернилами.
— Не обещаю, но кто знает, какая блажь на меня найдет? Позови мне Лойда. Побеседуем по-родственному.
Выплюнув в коридоре за дверью спрятанный за щеку второй фрагмент письма, Мурена еще раз глянул на поплывшие от влаги строчки, затем бросил в вазу с сухоцветами — все это подальше от стражи, застывшей у дверей Освальда, конечно — и с трудом нашел в суматохе, царившей внизу, Леона. Герцога к этому времени успели облепить любопытствующие придворные дамы.
— Вы уже решили, как назовете первенца? А если родится девочка? — наседали на него со всех сторон.
— Простите, леди, вынужден украсть ваш предмет беседы, — вклинился Мурена, отводя вздохнувшего с облегчением Леона от группы посмурневших женщин.
— Что? Грядет большая?.. — широко распахнул глаза Леон, заметив его обеспокоенность.
— Освальд зовет тебя к себе. На разговор. И я бы не стал…
— Сука! Гребаное дерьмо! Пусть поцелует меня в задницу, долбаный ублюдок, мать твою, шлюхин выродок…
Мурена знал много бранных слов, с его образом жизни ориентироваться приходилось и не в таком, но так слаженно, красочно, ни разу не повторившись обложить кого-то он бы не сумел. Вдвойне удивительно было слышать подобное от всегда учтивого и вежливого Леона.
— Ладно, — выговорившись, сказал Леон. — Выбора все равно нет.
У Освальда он пробыл недолго, даже меньше, чем Мурена, но именно это беспокоило больше всего.
— Что хотел? — спросил Мурена, встретив Леона у лестницы.
— Пожелал счастливой семейной жизни, — произнес тот растерянно. — И приказал подать ключи от подвала.
Мурена даже не стал спрашивать, зачем Освальду ключи от погреба, где хранились бутыли с вином и сыры. Это и так стало ясно, когда минуя оживленный зал, по боковому коридору протащили без сознания Нико. Леона перед этим увели знакомиться с придворными дамами, а Мурена, ожидавший подобного исхода, был внимательнее обычного, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что происходило. Обострившийся слух уловил тяжелый топот и лязг металла о металл, когда наручи стукались о наручи. Из разбитого носа натекло — Мурена, сунувшись в коридор, поморщился от тяжелого запаха пота и крови.
— А ну!.. — рявкнул на него один из охранников Его Величества, и он шагнул в темноту арки, уступая дорогу.
Когда дверь захлопнулась, Мурена обернулся и успел перехватить метнувшуюся было следом тщедушную фигуру.
— Нельзя сейчас! — произнес он, пытаясь удержать на месте рвущегося из рук Йоло. — До смерти его не забьют, а с тобой церемониться не станут, ты им… Да чтоб тебя!
Что-то будто толкнуло его в грудь, он откинулся назад, стукнулся о стену затылком до звезд в голове и едва не выпустил Йоло, который царапал его запястья.
— Угомонись, мелочь! — проворчал он, разворачивая его лицом к себе и крепче прежнего прижимая и не давая сдвинуться. — Ты тут ему больше поможешь, сам посуди!
Он говорил еще много и долго, пока Йоло не затих совсем и не шмыгнул носом куда-то в подмышку. В контраст этому застолье в зале набирало обороты — к столу явился Освальд и, судя по бычьему реву, которое он называл «пением», он успел не только поесть, но и выпить.
Кое-как спровадив Йоло в его комнату, Мурена тоже вошел в зал, обнаружил в углу, с бокалом свежесваренного грога Альбертино, прижался к нему плечом и зашипел на ухо:
— Что за жесты доброй воли? Решил похвастаться умением подделывать почерк? Так я это и раньше знал, зачем же было утруждаться?
— Освальд заподозрил тебя в двуличии, — Альбертино отхлебнул грога, кашлянул. — И ошибся — ты многоличен. Не сочти за комплимент. Если бы мнение о тебе не изменилось в ближайшие сроки, то и мне было бы не досчитаться пальцев — я ведь и за тобой должен был присматривать. Не в моих планах лишаться чего-то из-за чужой глупости. А так и ты, доносчик, обелился письмом, и я спокоен.
— Отгрызть бы тебе нос. — Мурена говорил спокойно, но чувствовал, как глубоко внутри клокочет бессильная ярость.
— Без носа я еще проживу. А вот ты без головы?
Леон всегда считал себя интровертом. Он и был им, но новая жизнь ставила его в условия, когда приходилось находиться как минимум с полусотней людей в одном помещении. Сейчас же, когда вокруг все орало, хихикало, кривлялось и чавкало, он чувствовал, будто умер и попал в ад.
— Мама! — воскликнул он, едва не споткнувшись о бросившегося под ноги бородатого карлика, который, взобравшись по колонне — все охнули восторженно — повис затем на кованых ножках светильника, плескавшего неверным бледным светом. Леона усадили по правую руку Короля, и он вздрагивал каждый раз, когда тот хмыкал или скрипел стулом, поворачиваясь к дочери, устроившейся слева.
— Ты чего смурна, дитя? — заметил Его Величество, поглаживая ее руку.
