Сабин выругался про себя и крепко сжал губы. Эти ужасные слова произнес демон, а не он. Так как он сдерживал ублюдка, не давая ему проникнуть ей в голову, то тот решил проявить себя другим способом.
Гвен побледнела.
— Он, наверное, пытался.
Его раздражение отступило перед чувством вины и стыда. Несмотря на браваду, она всё же была хрупким созданием. Но это только подтвердило его подозрения. Она уже почти сломалась от нескольких ничтожно малых сомнений. Ему нужно держаться от нее подальше.
Но сможет ли он? Его так сильно к ней тянуло. Он уже решил, что она будет спать в его комнате. С ним. Одна. Глупо! Но это был единственный способ охранять ее, — от других, от нее самой. И глупо, но ему нравилось мысль, что она рядом с ним. Он наслаждался ею. Помимо красоты она была остроумной, — когда не была напугана и молчалива, — а также очаровательно милой.
Интересно, все ли Гарпии такие очаровательные и ошеломляющие, как Гвен? Кажется, он скоро узнает, так как согласился принять здесь ее сестер. Он не хотел давать такое обещание. Сначала. Больше Гарпий — больше опасности. Больше споров. Но потом он понял, что больше Гарпий значило больше оружия против Ловцов. И ему надо каким-то образом убедить сестер помочь ему уничтожить людей, причинивших вред их любимой сестренке.
«Если только они любят ее», — заметил демон. — «А они ее вообще искали, когда она пропала?»
Черт. Он об этом не подумал. Гвен находилась в той камере целый год. Они ее не нашли. Не спасли. Так же, как и ублюдок Тайсон.
Он сжал руки в кулаки. Если сестры не захотят ему помогать, ладно. У него есть Гвен. Он знал, на что она способна.
— Слушай. Прости мне мои слова, — сказал он — черт, не умеет он извиняться — и пошел к двери.
— Ты хочешь побыть одна — хорошо. Я могу предоставить тебе несколько часов одиночества. Только не покидай этой комнаты. Я пришлю кого-нибудь с едой.
Она застонала словно от удовольствия, желания, но сказала:
— Можешь не беспокоиться. Я не стану есть.
Он остановился, но не обернулся. Чем больше он смотрел на нее, тем она казалась ему милее.
— Тебе нужно поесть, Гвен. Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы ты считала меня похожим на твоих тюремщиков, намеренно моривших тебя голодом.
— Я так не считаю, — упрямо ответила она. — Но я не буду есть. И ты просто оставишь меня тут, где до меня могут добраться демоны? Куда ты идешь?
— Во мне тоже демон, — сказал он, не отвечая на ее второй вопрос. Он уже научился это делать.
— Я знаю, — нерешительно, едва слышно ответила она.
Его желудок сжался. Она знала, но для нее это не имело значения? Никогда еще ничьи слова не оказывали на него такого воздействия.
— Я буду рядом, если тебе понадоблюсь. Только позови. Вообще-то, у меня есть идея получше. Я пришлю Анью к тебе. Она и Люциен воссоединились несколько часов назад. Она присмотрит за тобой.
И если необходимо, заставит поесть. Если кто-то мог убедить кого-то сделать что-то, чего они не хотели делать, то это хитрюга Анья.
— Никуда не уходи.
Лишь закрыв за собой дверь, оставляя Гвен под замком, чтобы она не наткнулась на его друзей, если вдруг решит осмотреться, шпионить или поискать телефон, чтобы звякнуть Ловцам, — она на них не работает, черт побери! — он понял, что вознамерился свести в одном помещении Гарпию и богиню Анархии.
Чудесно. Ему повезет, если он до утра не лишится головы.
Сабин шел по крепости, от стен которой эхом отражались крики боли, доносящиеся из темниц в ее подземельях. Пленников допрашивали. Он тоже должен был оказывать посильную помощь, но сперва ему необходимо было переговорить с Аньей.
Да, он понимал, что пренебрег своими обязанностями ради женщины, но самое малое, что он мог сделать — обеспечить комфорт Гвен, и к тому же это не должно занять много времени. Он уверял себя, что делает это в последний раз. В следующий раз он перво-наперво займется пытками, и к черту Гвен.
Вот, что странно: он чувствовал, что поступает неправильно… оставляя Гвен. Часть его, большая часть, — черт возьми, очень большая часть, — считала, что ему следовало остаться с ней, успокоить ее страхи, уверить в том, что всё будет хорошо.
«Я могу лишь повергнуть женщину в депрессию», — мрачно думал он. В особенности ту женщину, которую ему так не терпелось вновь поцеловать.
Поцелуй в самолете едва не уничтожил его. Он никогда не испытывал ничего настолько удивительно-сладостного и потенциально взрывоопасного. Если бы он ответил на этот поцелуй, то выпустил бы на волю демона. В этом случае, демон Сомнений ранил бы ее разум; в этом он не сомневался. Ее хрупкое душевное равновесие и так уже под угрозой из-за того, что она его боялась. Просто глупо целовать ее еще раз.
И зачем он только усугубил ситуацию тем, что запятнал воспоминания о ее бывшем?
Как низко он пал, сказав ей, что человек, которому она доверяла, не мог быть ей верен? Не имеет значения, что демон вынудил его такое сказать. Хуже всего то, что с каждой минутой решимость демона уничтожить уверенность Гвен в себе, становилась всё сильнее. Может быть, это произошло потому, что она была для него «запретным плодом», и Сабин не уставал приказывать демону держаться от нее подальше.
Хотя спасения от этого не было. Если он выпустит демона, Гвен лишится чувства собственного достоинства. Он уничтожит ее уверенность, а этого Сабин позволить не мог. Ему нужно было сохранить своё оружие. Разумеется, только поэтому он переживал за ее душевное состояние.
Ему просто надо понять, как лучше всего ее использовать. Может быть, он убедит ее присоединиться к Ловцам, а потом она уничтожит их организацию изнутри. Неплохая идея.
Ловцы пользовались этой стратегией тысячелетиями, с успехом уничтожив Бадена. Пора уже использовать их уловки против них самих.
А сможет ли он убедить Гвен сделать это?
Это вопрос не оставлял его. Проходя по крепости, Сабин заметил, что свет проникает через запачканные окна разноцветными лучами, освещая коридор и танцующую в воздухе пыль.
Сабин жил здесь совсем недолго, но даже он понял, что женщины, теперь живущие в крепости, вдохнули в это место жизнь. Их декор прогнал тьму, которую он заметил, впервые прибыв сюда. Мебель выбирала Эшлин. Сабин не слишком разбирался в подобных вещах, но подозревал, что обстановка была не из дешевых, так как она напоминала ему то время, проведенное в Викторианской Англии.
Теперь тут была не только красная мебель, призванная скрыть кровь, проливаемую Рейесом из-за того, что он был вынужден резать себя. Теперь здесь стояла кушетка кремового цвета, кресло, затянутое в розовый бархат, лошадка с карусели, и стол из орехового дерева с мраморной столешницей. Рядом с комнатой Эшлин и Мэддокса теперь находилась детская.
